ответом на круглый стол — скорее, продолжением темы, начатой предыдущим материалом и столом.
Белорусская музыка, конечно, находится не в самом симпатичном месте и не в самом лучшем состоянии, но такое положение дел достаточно закономерно. От осинки не родятся апельсинки, и хреновый уровень отечественного артиста, в общем-то, естественный результат того, как развивалась, а точнее — не развивалась наша музыка в предыдущие лет 50, а то и больше.
В искусстве крайне важна преемственность, общий климат, который устанавливает уровень не только для творцов, но и для публики. Общество, в котором искусство свободно развивается десятилетиями, начинает воспринимать его, как естественную часть окружающей среды, хороший вкус тут возникает не в результате образования у единиц, но массово — просто как опыт взаимодействия с окружающим миром — с самого детства. Испанцы не согласятся на плохую еду, потому что с самого детства едят хорошую и другой просто себе не представляют, британец даже от исполнителей поп-песен однодневок требует высочайшего мастерства, потому что иначе в этой местности никто не делает, итальянцы инстинктивно хорошо одеваются, если говорить упрощенно. Будущие успехи чаще всего определяются текущим средним уровнем. Отдельные протуберанцы-гении лишь подчеркивают это правило, возникая словно ниоткуда, не оставляя за собой приемников и не меняя ситуацию в целом. Средний уровень же определяется в большой степени традицией и школой.
Четыре допустимых совком жанра
В смысле традиции и школы Беларусь не уникальна и в целом похожа на любую другую часть СССР — хоть и с небольшими особенностями. На протяжении десятилетий музыкальное поле сознательно выхолащивалось, допустимых жанров был самый минимум — академические классика и джаз, эстрада (в советском прочтении) и народная музыка, но не столько в корневом варианте, сколько в экспортном — разработанном теми же академическими танцорами и музыкантами специально для того, чтобы представлять СССР на западе — по сути, советский духовный приемник дягилевского балета. Обозначенные жанры находились на высоком уровне, преподавались, и именно в них формировалась специфичная советская музыкальная культура и специфичный советский вкус. Прочие жанры, более либеральные и раскованные, просто не существовали — даже если и имелась прослойка энтузиастов рока или авангарда, свои представления о явлении они вынужденно основывали на редких случайных — и часто не лучших — образцах попавшей им в руки продукции, а уж о том, чтобы их кто-то учил правильно в этих жанрах исполнять — и речи не шло.
Конечно, только в СССР могли прославиться Scropions, Nazareth, Uriah Heep — группы второго эшелона, пластинки которых по чистой случайности попали за железный занавес, и за отсутствием конкуренции стали культовыми у целых поколений.
Уже по этому курьезу можно понять, как плохо обстояли дела. Хотя, конечно, с другой стороны, можно сказать, что музыкантам не повезло меньше, чем например архитекторам, которым просто не давали строить ничего нормального десятилетиями — и уничтожили целую школу без какой-либо, похоже, надежды на восстановление. У музыки шансов все-таки больше.
Пассионарии-любители из 90-х
Nirvana
Меж тем, к моменту распада СССР в Беларуси было большое количество профессиональных музыкантов — их беспрестанно готовили и кулек, и консерватория, но в стилистическом плане они практически все относились к перечисленным выше жанрам. Для работы в жанрах, причисляемых к поп-музыке, они были практически не годны. Ни рок, ни даже обычная современная поп-песня ими исполняться не могли — в силу сформированных в учебном заведении подходов к исполнению. Однако перемены вызывали к жизни целую кучу пассионариев-любителей, в результате 90-е в музыкальном плане были бурными и интересными. С одной стороны, имелось огромное количество более или менее качественных групп-клонов, которые, без какой-либо дискриминации, исполняли любую музыку, популярную в то время. В связи с случайным генезисом этого вкуса набор выглядел достаточно эклектично — например, молодые ребята копировали Nirvana, другие — того же возраста — растили огромные патлы и практически нота в ноту снимали Deep Purple (и даже гитарист вел себя немного как Ричи Блэкмор), третьи и вовсе играли под Битлз. То, что парни из одного поколения с увлечением играют музыку, которая в принципе относится к трем-четырем разным десятилетиям, не вызывало и не могло вызывать никакого удивления — для советских вся эта музыка произошла одномоментно, с привозом из загранки соответствующих пластинок, и воспринималось цельно, не как нечто развивавшееся, но как некий общий сверкающий массив прекрасной западной культуры.
В то же время была и другая группа людей, то ли более осведомленная, то ли просто более дикая, пыталась нащупать какие-то свои пути, приблизиться к той музыке, которая актуальна в мире на сегодняшний момент. Они делали по-настощему бунтарские, самобытные и ни на что не похожие проекты — будь то пукстовский Король Пчел, ОППА, или же Белорусский Климат, который сегодня уже мало кто помнит, но благодаря которому мы имеем, например, Валика Гришко и Drum Ecstasy. Во многом наивные, часто — глупые, эти коллективы находились в настоящем творческом процессе, были какими угодно, но не эпигонскими, и, казалось, давали отечественной музыке какую-то надежду.
Джазисты, эстрадники и народники в новых ролях
Однако, энтузиазм длился недолго. Широкой публике, вкусы которой были сформированы тем же совком, одинаково не нужны были и группы-эпигоны, и новые авангардисты. За пределами узкой тусовки, которая, возможно, насчитывала всего несколько тысяч человек на всю страну, эти проекты были не нужны и не интересны. Музыкальный рынок новому белорусскому року сформировать так и не удалось — а значит, и зарабатывать музыкой было практически невозможно. В поисках более приемлемых широкой публикой, более коммерчески интересных форм обратились к старому наследию — благодаря этому, сегодня мы имеем огромное количество достаточно по своей сути неприятных по звуку и вторичных проектов в жанре этно-рок, софт-рок или фьюжн. Это она — белорусская музыкальная школа, это те самые джазисты, эстрадники и народники, пробующие себя в новых полях — и альтернативы нет, поскольку других людей, исполняющих музыку на профессиональном уровне, у нас почти не существует — разве что редкие гении-самородки. Представители этой группы очень многочисленны и мы слышим их каждый день. Публика принимает их неплохо — такая музыка ей понятна, а если она еще и формально обозначает свою принадлежность к каким-то альтернативным жанрам — за счет сценического образа ли, за счет инструментального ли состава — то слушать такое становится не стыдно, можно прийти на концерт с друзьями, и никто не посмотрит косо.
Часть музыкантов пытается совершить прыжок за горизонт — сразу выйти на западный музыкальный рынок, минуя отечественный. Они записывают альбомы на хорошо звучащем английском языке, западным звуком и используя западные же музыкальные клише. Однако, при этом не понимая по сути генезиса данной музыки, будучи оторванными от культурной среды, ее породившей, не видя сути явления за его формой, они обычно способны лишь на копирование звучания, но не на творчество. Конечно, выйти с такой продукцией на западный рынок нереально — при всем техническом качестве. Да и в целом, в большинстве случаев выход на международный рынок, минуя локальный, практически невозможен — даже с учетом тех возможностей, которые предлагает Интернет. Нет контакта с публикой, нет понимания проблематики — нет и достойного отражения ее в творчестве. Большинство артистов начинает путь к мировой сцене с захвата локального рынка — даже не странового, а городского, а то и просто районного, и постепенно растит свою базу. Исключения возможны, но ни одно белорусское исключение на ум не приходит.
В общем-то вот такую токсичную и безрадостную среду сегодня представляет белорусская сцена — не скажу рынок, потому, что рынка как не было, так, по большому счету, и нет.
Дела объективно обстоят плохо, но это не то чтобы вина музыкантов, это — скорее историческая проблема, которая, в силу того, что Беларусь все еще не слишком плотно интегрирована в западную цивилизацию (если интеграция произойдет, столкновение с сильной конкуренцией окажется неизбежным, а культурный обмен ускорится), решается крайне медленно. На фоне всего этого неприглядного появляются отдельные действительно достойные коллективы, которые, даже если выглядят немного блекловато по мировым меркам, звучат интересно и дают какую-то надежду. Их мало, большинство их лидеров — родом из тех самых авангардных групп 90-х. А вокруг — кромешный ужас.
И тут, конечно, встает вопрос — что в этой ситуации делать музыкальному критику?
Вообще-то роль музыкальной критики (в отличие от музыковедения) — создавать у публики ориентиры, помогать ей разбираться в том, что происходит вокруг. Критики — не академики, они не пишут научную летопись. Критики — не культуртрегеры, они не должны спасать публику. Хотя тот же проект experty.by, конечно, никакой не критический — он чисто культуртрегерский, за что ему и спасибо, но он делает свою особенную работу. Если же говорить именно о критике, то, начнем с того, что всего происходит так мало, что человек, который интересуется вопросом, в ориентирах особенно не нуждается — у него есть время ознакомиться с абсолютно всеми релизами — хотя бы на уровне песни-другой, и самому составить мнение. Кроме того, оказывается, что если писать по гамбургскому счету, то с учетом вышеописанного критика будет по большому счету очень нелицеприятной.
В этой связи, по крайне мере часть пишущих о белорусской музыке придерживается той мысли, что, во-первых, не стоит сравнивать отечественных артистов с мировыми (понятно, что не тянут, чего ж говорить?), а, во-вторых, возможно, стоит вообще их ругать поменьше, а лучше вглядеться — может, увидишь там что-то хорошее, при пристальном-то взгляде? При пристальном взгляде вообще много чего можно разглядеть — часто даже то, чего нет.
Аргументация такого рода подхода в принципе понятна — если плющить и без того редких и робких отечественных музыкантов, они деморализуются, забьют на все, а последние зрители — разбегутся. В итоге будем сидеть без поп-жанров вообще, в обнимку с классикой, эстрадой и народной музыкой.
Я считаю, что этот подход — ошибочный, просто потому, что он во-первых, консервирует ситуацию, давая публике и артистам позитивную обратную связь — мол, все, что происходит — это нормально, так держать. Тут нет ни стимула менять музыку, ни стимула слушать что-либо другое. Во-вторых, он по-настоящему несправедлив к действительно самобытным артистам. Само существование этих людей — гражданский подвиг и критика должна выносить их публике на золотом блюде, в лавровом венке и под звуки фанфар — пусть уж лучше у них развивается звездная болезнь, чем у всяких бездарностей. Во всяком случае, они могут как-то двигаться вперед. В отличие от большинства, которое напоминает аспиранта из известного анекдота о продвижении науки вбок — только на месте науки музыка.
Критика по гамбургскому счету
Кадр из фильма "Сид и Нэнси"
Однако на настоящий момент именно данный подход является господствующим — и журналистов тут трудно упрекать. В конце концов, у них благие намерения. Кроме того, музыкальна тусовочка настолько мала, все настолько друг друга знают (снова привет, несформированный рынок), что неформальные связи часто просто не позволяют говорить то, что хочется сказать и в том тоне, который требуется. За это банально могут дать по морде — и это уже случалось, причем за вполне профессиональный и не нарушающий никаких канонов текст. В общем-то, такое положение вещей — основная причина для меня как можно сильнее дистанцироваться и от музыкантов, и от критиков.
В сложившейся обстановке решать, стоит ли оценивать отечественные группы по гамбургскому счету, либо же надо продолжать с упорством выискивать в них хорошее (пусть даже мнимое) — личный выбор каждого критика и за этот выбор осуждать его никак нельзя. Во-первых, никто не хочет по морде. Во-вторых, все хотят только самого лучшего. А, в-третьих, скажем честно, никакие усилия критиков не в состоянии изменить ничего на белорусском музыкальном рынке — он сможет исправиться сам собой если (впрочем я верю, что тут уместнее слово — когда) Беларусь окажется более тесно интегрированной в европейский культурный процесс. Впрочем, это лишь частично относится к культурной сфере, а в большей степени относится к сфере политической.
