Что делать, если жизнь – минский НДТ, а мы в нём «обычные» актеры? Драма началась с обсуждений спектакля «Клоп» в фейсбуке. После нескольких репетиций и работы с приглашенным режиссером Юрием Диваковым руководство сняло спектакль «с производства», ничего не объяснив. После публичных возмущений труппы актерам срезали премии (никаких претензий к их работе до этого не было). А теперь руководство театра показательно не продлевает контракт с Александрой Некрыш, ну и к тому же называют её словами, выходящими за цензурный вокабуляр. Редкий случай, когда актриса решила не замалчивать эту ситуацию и написала письмо в Минкульт. Юристы комментируют эту ситуацию так: «Администрация театра нарушает статью 33 Конституции Республики Беларусь, гарантирующую каждому свободу мнений, убеждений и их свободное выражение, а также статью 40, которая устанавливает право каждого человека направлять личные или коллективные обращения в государственные органы. Кроме того, дирекцией полностью игнорируется позиция президента Республики Беларусь в отношении поддержки творческой молодежи». Мы восстанавливаем хронику событий через рассказ Александры и её коллеги Екатерины. В театр мы тоже звонили – хотели услышать версию директора НДТ Василия Васильевича Мартецкого. Но его секретарь просто записывает контактные данные журналиста и обещает, что нам перезвонят. За неделю никто так и не ответил.
Производственная травма и непродлённый контракт
Александра: Профессия актера – зависимая. Зависимая от режиссера, зрителя, но в нашем театре она больше зависит от администрации. Все недовольства и недомолвки зрели уже давно, а вскрылись, когда я получила травму головы и глаза во время спектакля: ударилась о металлическую конструкцию нашей сцены. В этот же день мне позвонил главный режиссер и сказал о том, что продления контракта не будет и я таким образом уволена. «Выноса такой п****ы [отдалённый аналог слова «девушка»] на сцену я не потерплю», – это прямая цитата нашего главного режиссера Сергея Куликовского.
Травму зафиксировали в десятой больнице, после чего начались разборки с театром, всевозможные комиссии. Что интересно – комиссии, собранные только из руководства театра, то есть заинтересованные лица. Через два дня после травмы во время репетиции я просто спросила у главного режиссера, по какой причине со мной не продлевают контракт и чем я заслужила такие выражения в свою сторону. На что получила ответ.
«Я тебе объяснять ничего не должен, уведомление об увольнении ты получишь с расчетниками, – моим и директора».
Всё это время я работала над спектаклем «Как важно быть серьезным», где играю одну из главных ролей. Из-за невыносимой ситуации в театре и травли в мою сторону я обратилась в администрацию президента, министерство культуры, министерство труда и федерацию профсоюзов.
Всё дело даже не в травме, противостояние набрало обороты ещё с работы над спектаклем Юрия Дивакова «Клоп». Пять человек из труппы «посмели» написать на фейсбуке пост в защиту постановки Юры, которую администрация решила снять. Потому что на одну из репетиций кто-то из администрации пришел, кому-то не понравилось, и кто-то решил, что это не будет продаваться. Наш главный бухгалтер Лабода А.Ф., потом говорила нам, что за пост мы должны просить прощения у директора и тогда нам вернут надбавки, которые с нас на тот момент сняли. Хотя ничего оскорбляющего или унижающего мы там не писали, просто высказали своё мнение.
Ситуация уже тогда была довольно публичной и резонансной: про неё писали и критики, и СМИ, но работу над спектаклем не восстановили. После поста нам кулуарно намекали на увольнения, несмотря на то, что у нас есть конституционное право выражать свое мнение. Нам было стыдно перед режиссером и театральной общественностью за действия администрации, и мы попросили прощения, потому что считали, что театр – это мы, актеры.
«Директор кричал, что мы, артисты, – это «сукины дети»
Александра: Три с половиной года назад главным режиссером к нам пришел Сергей Куликовский – и предупредил, что вначале будет ставить только сам, авторитарно, на правах главного режиссера. Это нормально, все согласились, такой подход к работе и плотная притирка с труппой. Потом, с течением времени, он сказал, что уже готов кого-то к нам позвать. Были разговоры про Корняга, но с ним не сложилось, и Сергей Михайлович пригласил Юру Дивакова.
Екатерина: При личных встречах он просил нас его поддержать, говорил, что это интересный молодой режиссер, который нам нужен. Мы загорелись, ведь тоже любим эксперименты. С Юрой работать было очень интересно. С нами разговаривали на нашем языке, давали полет творчества, к тому же благодаря его европейскому опыту стажировок чувствовался другой подход. С этим спектаклем мы хотя бы шли в ногу со временем. У Куликовского они тоже современные, но… это как сравнивать романтизм с кубизмом.
Кто-то из администрации попал на репетицию, усомнился, что они смогут этот формат продать, якобы будет непонятно зрителю, хотя у зрителей ничего не спрашивали. С нами этого никто не обсуждал, доносились только отголоски уже принятых решений. К труппе вышел только Юра Диваков, который объяснил нам ситуацию. Ему предлагали пойти в черный зал вместо большой сцены – но это место не функционирует. С момента реконструкции театра там не прошло ни одной постановки Нового театра. Все понимали, что это был корректный способ слить человека. Никаких денег за репетиции и работу ему не заплатили. После этого начался большой конфликт с администрацией.
Александра: Директор снял директорские надбавки: у кого-то частично, у кого-то полностью. Видимо, в начале решили наказать материально.
Потом был фестиваль в Пскове, после которого было собрание труппы, где директор начал кричать нам, что Майдана здесь не будет и что у нас «психоз Дивакова». Нас обвинили за посты в фейсбуке, мол, мы не имели права этого писать, не нам решать, кто здесь будет ставить и что – это только его [директора] дело. Кричал, что мы троечники и вообще артисты – это «сукины дети». Что он имел в виду – одному ему известно. «Тебя когда мама рожала, знала, что ты в актрисы пойдешь?» Объяснять, почему спектакль сняли, он нам не стал.
Когда попытались напомнить нашему главному режиссеру о том, что он просил нас поддержать Юру, Сергей Михайлович ничего ответить не смог. А ответил своей же цитатой из комментария под постом: «Естественным образом у театра возникли сомнения – направлено ли это на минскую широкую публику». И мы поняли, что главный режиссер ушел в кусты. Хороший руководитель – он, в первую очередь, разговаривает, указывает на недостатки, может внятно объяснить свою позицию без оскорблений. Но при этом хвалит, мотивирует и поощряет. А не только кричит и гнобит. Сотрудники театра – это люди, которые приносят ему деньги.
В начале я думала, что будет хоть какой-то личный разговор, всё уладится. Но после того, как я написала в вышестоящие органы, пошли угрозы судебными исками. Мы тоже обратились к юристу, чтобы отстаивать свои права. Мы испугались, потому что это не единичный случай, когда в нашем театре на актеров подаются иски, чтобы припугнуть. «Некрыш, ты зря написала эти письма», – сказали мне в бухгалтерии, и я поняла, что началась показательная порка и травля. Кстати, такие вещи говорятся на пол театра.
«Наш театр – целая сицилийская мафия»
Екатерина: Наш театр – целая «сицилийская» мафия. Главбух, а потом дочка главбуха – ведущий юрисконсульт театра, предупредили, что они будут готовить на Сашу иск за клевету, чтобы другим не повадно было. Тут я поняла, что уладить мирно уже ничего не получится. Нашим театром «владеют» две семьи: директор Мартецкий В.В. и жена директора Баранова М. И. – балетмейстер и член худсовета, ее сын Баранов А. С. – заведующий постановочной частью. Дочери главного бухгалтера Лабоды А. Ф., Лабода Т. А. и Соколова Е. А. – ведущий юрисконсульт и ведущий бухгалтер, сестра главного бухгалтера Обметко В.Ф. – инженер по снабжению. И это только близкие родственники тех, о ком мы знаем. Как в таких условиях можно рассчитывать на объективное решение вопроса? Обратиться в НДТ просто не к кому и бессмысленно.
Александра: Меня очень поддерживает Катя, да и остальные из труппы спрашивают, интересуются – но что они могут сделать? Многие боятся потерять работу, остаться невостребованными. Мы стали семьей, но теперь все рушится. Мы не две скандальные артистки, а люди, которые очень любят свою профессию, и у которых большой объем ролей.
Екатерина: Уйдет Саша, а следующая что, я?
Александра: Двое человек уже написали заявления по своему желанию, они пока лежат у директора. Мало кто захочет работать в такой атмосфере. Но в театрах очень сложно найти работу, поэтому люди за неё и держатся. Они хотят работать, но когда происходит такое... Еще со времен Университета культуры актеров и актрис предупреждают про маленькую прибыль, но мы идем не ради этого, а потому, что просто без этого не можем: сцены, эмоций.
Екатерина: Партнерство на сцене – это очень важно. Часть труппы у нас очень дружит, и благодаря им появляются какие-то удивительные вещи в спектаклях, на этом всё и держится. Мне просто жалко, что руководство берет на себя моральное право решать и ломать судьбу человека. Везде и в театре,и на заводе важны человеческие отношения.
Александра: У меня уже спрашивали, не хочу ли я уехать и не борюсь ли с ветряными мельницами. Я четко знаю, что мое место здесь, и пока есть силы, нужно бороться.
«Я боюсь, но выбора нет»
Екатерина: Для меня пример – это театр Фоменко. Они тоже семья, но там семья все, от руководителя до дворника. Этот театр отличается от всех московских, больше ни у кого так не получается. Потому что там каждый человек ценен. А у нас как – нет человека, нет проблемы. Но человек есть! Я когда про театр Фоменко говорю, у меня вообще слезы наворачиваются… И у нас есть люди, которые могут делать «театральное лицо» Беларуси. Но сколько пустых сил тратится на противостояние, а не творчество. Портрета основателя нашего театра Николая Трухана нет нигде. Как будто все началось с семей Мартецкого и Лабоды!
Александра: Мы все боимся потерять работу, недоплат и прочего. Но что делать – терпеть? Остается пресмыкаться и обслуживать. Так никогда ничего не изменится в беларуском театре. Человек должен отстаивать свое право быть творцом.
Абсолютно понятно поведение директора: он боится потерять свое место, поэтому запугивает и манипулирует.
Не директор выходит на сцену и тратит свои силы, энергию для зрителя. Если нет актеров – нет театра, а администрация этого как будто не понимает. Да, мы получаем маленькую зарплату, но тратим свое здоровье, нервы и силы во имя искусства, в которое верить становится все трудней.
Екатерина: Я хочу заниматься творчеством, а не обслуживать две семьи. Всем страшно на улице оказаться, но есть вещи, которые важнее и выше. Линча когда-то освистали на Каннском фестивале. А что теперь? Ему аплодируют стоя, потому что человек не подвел свои взгляды и принципы, отстоял право делать искусство, как он считает нужным, а не как удобно продюсерам.
Александра: Я просто не хочу однажды проснуться и понять, что я прожила не свою жизнь. Сейчас ситуация патовая – выбора нет.