Пожалуй, вам не надо объяснять, кто такой Владимир Цеслер – его работы моментально расходятся по соцсетям и собирают тысячи лайков. Но какой он человек, знают немногие – художник редко говорит о личном. И сегодня тот самый случай: Цеслер рассказал KYKY про свою первую в жизни эмиграцию, в которую не собирался уезжать. А заодно объяснил, почему и как решился продавать свои работы за крипту (и где их можно купить).
Владимир Цеслер – беларуский маэстро, художник и дизайнер, которому давно не требуется представление в арт-кругах. Его работы входят в коллекции мировых музеев: плакат «Woodstock 30 years», например, выставлялся в парижском Le Louvre Musée de la Publicité. В 2020-м главной темой Цеслера стали плакаты, посвященные политической ситуации в стране, за что беларусы, кажется, влюбились в автора повторно.
В августе 2020-го Цеслеру пришлось покинуть свою мастерскую в Минске, сам Минск – да и Беларусь в целом. Теперь он живет на Кипре и удаленно участвует в собственных выставках. Весной 2021-го он открыл в Москве выставку «Оптика Цеслера», а осенью решил продать одну из своих работ на крипто-аукционе. За право стать обладателем «Лимончеллы» Цеслера боролись сразу несколько коллекционеров. Победу одержал покупатель, предложивший наивысшую цену 0,6 ETH (более 2,1 тысячи долларов).
Сегодня мы говорим с Цеслером о том, как он оказался в эмиграции и крипто-мире – и что из этого страшит больше.
Часть 1. В которой беларус Цеслер впервые в жизни уезжает из Беларуси
KYKY: Владимир, хочу начать с простого вопроса: как вы?
Владимир Цеслер: Нормально, вроде бы. Кипр – достаточно приветливая страна. Здесь много приезжих из Беларуси, Украины, России. Люди, которые находятся тут, как-то связаны между собой, они соотечественники. И я встречаюсь с ними: у каждого свои беды и истории, почему нужно было уехать, я понимаю их.
У меня уже возраст такой, предполагающий разные рецидивы, но на Кипре они в состоянии не проявляющемся. Здесь, видимо, целебный воздух: как мне сказали, смесь эвкалипта и средиземноморской сосны. Но мы все же стараемся как-то губить свое здоровье – сигареты, спиртные напитки (смеется). А местный климат помогает на утро не чувствовать себя плохо. Но я жару переношу трудно, поэтому в основном сижу дома. Иногда рано утром могу искупаться, если получается.
KYKY: В этом году вы впервые за много лет собрали беларусов на свой день рождения не на поляне на Минском море, а на Кипре. Это тот случай, когда в первую очередь важны люди?
В.Ц.: До праздника я спрашивал у своих приятелей, приедет ли вообще кто-то, они отвечали: «Пусть это будет сюрпризом». – «Каким сюрпризом? Надо же что-то заказывать, готовить. Хотя бы скажите, кто точно не приедет». В итоге было 65 человек, люди приехали из Украины, Эстонии, Польши, было очень много наших, беларусов. Я даже не мог себе представить, что, пройдя через все трудности, включая ковидные, соберется такая компания.
Знаете, я вообще никогда в жизни из Беларуси не уезжал больше, чем дней на 25. А тут уже такой срок – больше года. И юбилей впервые отмечал не в своей стране – в этом случае все важно. Боюсь, в Беларуси он выглядел бы иначе, потому что время сейчас не праздничное.
KYKY: Я знаю беларусов, которые в этом году и свадьбу решили сыграть, и детьми обзавелись.
В.Ц.: Люди всегда остаются людьми: даже в самых жестких условиях жизнь будет продолжаться – это не зависит от нас самих. Когда постоянно находишься в состоянии стресса, чувства притупляются и ты адаптируешься к ситуации. С поправкой на это люди и живут: все равно встречаются, ходят в бары, пьют кофе. Может, кофе уже не так хорош, да и бары не те, но все это остается человеческой потребностью, где бы мы ни находились. Так что пусть каждый сам решает, как ему поступать со своей жизнью.
KYKY: Многие уехавшие беларусы прошли через депрессию и апатию, потому что потеряли прежнюю жизнь. Вы долго адаптировались к другой стране?
В.Ц.: Это состояние будет всегда, оно с тобой до конца жизни. Не случится такого, что я адаптировался – и всё, живу в новой реальности. Люди потеряли родину – это страшная вещь, очень серьезная рана. Вряд ли она сможет когда-либо зажить.
Даже добровольная эмиграция накладывает огромный отпечаток. Редкие люди, даже те, кто состоялся как личность в другой стране, не хотят вспоминать и приезжать на родину. Каким-то образом они всегда к ней тянутся, у них все время телевидение, интернет настроены на определенную волну. Они поглощают, живут этим. Разве что в пятилетнем возрасте можно уехать и даже не заметить, что язык поменялся. Более-менее взрослому человеку достаточно сложно приобретать друзей, связи. Можно жить хорошо где угодно, но хочется жить у себя на родине.
KYKY: Сразу после переезда на Кипр вы говорили, что скучаете по всему, что было дома, – это чувство усилилось или прошло?
В.Ц.: Оно притупилось. В какой-то момент ты начинаешь понимать, что там у тебя были друзья, связи, но уже никогда в жизни тебе не придется вернуться в тот Минск, из которого ты уехал. Дома останутся, а город будет другим. И он даже может стать тебе не интересен – с тобой ведь уехала и твоя память о Минске, а в реальности это явно другое место. И дело не в том, какой флаг в данном случае висит на зданиях, я не об этом. В любом случае в Минске все будет иначе. Наверное, проще – может, даже более серо. Я знаю людей, которые выехали: они развиваются, где-то очень творчески, а тем, кто остался, почему-то не работается, настроения нет.
И, как правило, если ты уехал без всяких причин, но ты молод, вернуться будет легко. А вот взрослому человеку, даже помани его самым сладким кусочком… Да и кто-то говорит, что в одну реку нельзя войти дважды – наверное, дело и в этом тоже. В случае удачного разрешения вопроса, конечно, будут те, кто приедет обратно. Но очень жаль, что многие уже не вернутся.
Был в Союзе художник, которому из-за проблем с властями пришлось уехать в США. Потом прошла перестройка, и ему кто-то сказал: «Теперь вы могли бы вернуться в Россию», – на что тот ответил: «А чего ради? Меня там никто не ждет. Здесь у меня есть студия, недвижимость, а там у меня нет ничего, потеряны мои друзья. Почему я должен уезжать?». Опять же, он банально привык к другой жизни.
В Беларуси ты постоянно что-то делаешь и привыкаешь, что тебе нужно за свое дело бороться. Я вот всю жизнь сражался за мастерскую – это пипец какой-то. Вместо того, чтобы работать, я боролся. А почему? Я вроде оплачиваю помещение, делаю все, что необходимо, но почему-то этого недостаточно. И это только мой пример, у других людей другие примеры: то, что положено тебе в этой жизни, ты должен вырывать с трудом.
KYKY: Что сейчас с вашей мастерской?
В.Ц.: Она больше не моя. Там, наверное, уже сидит другой человек.
KYKY: Возвращаясь к истории про художника, который не захотел вернуться, – а как же желание жить на родине?
В.Ц.: Можно хотеть, но не возвращаться. Я знаю Шагала, как-то он приезжал в Беларусь, ему предложили съездить в Витебск, но он ответил: «Я не поеду, мое сердце этого не выдержит».
Но если я приеду, конечно, найду себе новую мастерскую: столько министров полетит к чертовой матери – можно будет любой из их кабинетов занять.
KYKY: А вы вернетесь, когда появится новая Беларусь?
В.Ц.: Я могу этого не дождаться.
KYKY: Какое ваше самое главное открытие эмиграции?
В.Ц.: Это гораздо проще, чем я себе представлял (естественно, не без помощи друзей). Вспоминая свою жизнь, я никогда не тяготел к какому-то имуществу. У меня был мотоцикл и машина, но я ее не водил. Как-то меня спросили: «А чего ты на машине не ездишь?». А я просто не знаю, куда.
Помню времена юности, когда мы были хиппи и на попутках ездили в Эстонию, там тогда устраивали музыкальный сейшн. Нас по дороге подбирали дальнобойщики, но мы не оставляли им денег, потому что их не было. У нас вообще ничего не было. А я иду и думаю: «Почему я такой счастливый? Справа только зеленое гороховое поле, а слева – яблоневый сад. Но это – вау». Потом понял: я счастливый, потому что дома не оставил ничего из того, за что бы дрожал, а впереди были интересные люди и обалденные встречи, жизнь начиналась.
Да и сейчас период такой, интересный. Люди одно время бросились строить дома, все хотели свое имущество. Кому-то это проще давалось, другие на то, чтобы построить дом за городом, отдавали всю жизнь. А потом вдруг ты понимаешь, что в этот дом в гости никто не приедет, потому что далековато. Да и детям он не нужен. И ты сам думаешь: а мне он зачем?
KYKY: Как в видео нашей редакции главред KYKY сказала, что мы есть сами у себя – и это главное?
В.Ц.: Да. Есть такой фильм – «Жизнь в материальном мире», он посвящен Джорджу Харрисону, гитаристу из The Beatles. Харрисон был буддистом, открытым и очень интересным человеком. Однажды журналистка у него спросила: «Сейчас вы богаты, известны и успешны, что это для вас?». Харрисон ответил: «Теперь я могу познакомиться с тем, с кем захочу». Человека ничем не заменить.
KYKY: У вас нет ощущения, что за этот год беларусы стали похожи на еврейский народ – теперь беларуские диаспоры тоже раскинуты по всему миру и готовы помогать беларусам и в стране, и вне страны?
В.Ц.: Может быть, кто-то уже высказывал мне такую мысль. Беларусы стали помогать друг другу, я видел это. Как-то мы сидели у меня в мастерской тем летом, была ночь, и вдруг люди зашевелились, решили, что им срочно нужно куда-то ехать. И на вопрос, куда они собрались, я услышал: «Мы едем на трех машинах в Жодино, там будут среди ночи отпускать арестованных – их же надо отвезти в Минск». Я видел, как люди не брали в магазинах деньги за продукты, когда узнавали, что можно кому-то помочь. Думаю, Лукашенко надо дать какую-то медаль – он объединил нацию.
KYKY: Есть куча примеров поступков беларусов вне страны, аналогичных тому, как евреи по всему миру, например, дают денег на восстановление еврейских кладбищ.
В.Ц.: Кстати, я тут познакомился с одной девочкой-беларуской, она художница и волонтер. И вместе с другими волонтерами наводит порядок на еврейских кладбищах. Просто так, их никто об этом не просит.
KYKY: Я хотела спросить, как вы думаете, сохранятся ли сильные беларуские диаспоры, когда в Беларуси сменится власть? Или это временное явление?
В.Ц.: Думаю, они просуществуют еще долгое время. И потом, когда у нас появится страна, в которой будут свободы, нормальные праздники… Я вот недавно вспоминал, праздники в Минске – этот кошмар, когда весь народ, кроме тех, кого загоняли на марши, старался на электричках разъехаться к чертовой матери подальше от того безобразия. А потом начались протесты, и я там был – это были не просто демонстрации, а настоящий праздник. Никто не заставлял людей туда идти, они приходили сами и еще тащили с собой аппаратуру, устраивали танцы. Люди показывали: не надо нам ничего устраивать и оплачивать музыкантов из филармонии, мы все сделаем сами. Все это будет и дальше.
KYKY: Владимир, что прямо сейчас происходит с беларусами? Что изменилось в людях, когда стало ясно, что победа не будет быстрой?
В.Ц.: Надо бы у беларусов спросить. Но что я вижу, мои друзья, оставшиеся в Беларуси, стараются не находиться в Минске: если есть дача, сидят там. Так сильна внешняя ненависть и злоба, она просто тебя охватила. Но когда уезжаешь в сторону деревни, это чувство отпускает.
По разговорам я понимаю, что люди находятся в выжидательной позиции. Что может произойти дальше, я не знаю, но вечно это все длиться не может. Хотя, несмотря на сильнейшие санкции, что до сих пор происходит на Кубе? Я там был и видел, как живут люди. Но они другие, они радуются солнцу, морю, танцам – кубинцы всегда будут счастливыми людьми. Хотя зарабатывать в их стране нельзя.
KYKY: Вы не заметили желание найти причину всех бед?
В.Ц.: А кого можно обвинить, кроме самого себя? Когда случилась перестройка, я был в Крыму. Было страшно: постоянные ЧП вокруг, по телевизору – «Лебединое озеро». И вдруг среди дня все разрешилось, пришел праздник. Тогда в Крыму хороших вин не было, только «Массандра», в которой сахара столько, что на утро голова тяжелая. Но мы все равно выпивали на радостях. И к нам подошел молодой человек, по внешнему виду он был какой-то… Ну, может, комсомолец. И говорит: «Вы видели, какие безобразия происходят в Москве? Они памятник Дзержинскому сломали!». Спросил его, сколько еще памятников уничтожили, он ответил: «Ну, вроде один», – а я говорю: «Представляете, сколько красные сломали памятников? А эти – только один. Что вам, жалко что ли?».
Он начал рассказывать, что появились какие-то фашистские организации, спрашивал, как мы к ним относимся, а я ответил: «Знаю я вас: сначала постараетесь стереть память, а следом и евреев. Не надо ничего делать».
Я думаю, когда всё закончится в Беларуси, многие захотят купить там дома, это 100%. Человек же обычно возвращается на родину уже состоятельным, что-то покупает. У меня есть друг, он живет в Москве, и в Беларуси почти не был, но его родная деревня где-то под Витебском, так и он дом захотел. И еще наш великий художник [Борис] Заборов – он умер, но когда был жив, приезжал, мы с ним к Евгению Доминиковичу Будинасу в Дудутки ездили. И Борис, уже оторванный ломоть, у которого во Франции работы висят, тогда сказал: «Меня защемило. Хочу купить дом. Только не рядом с Женей, потому что он очень гостеприимный и не даст работать».
Наверное, я бы тоже хотел дом где-нибудь в Беларуси. Чтобы можно было наслаждаться зимой, летом – всеми порами года. И обязательно на природе. Потому что в городе человек слеп, он не видит никакой смены. А когда ты находишься в открытой зоне, тебе заметна даже малейшая смена ландшафта. И можно сидеть и завороженно смотреть. Думаю, я бы тоже построил дом где-нибудь в Витебской области, а может, и под Слуцком – родом я оттуда.
Часть 2. В которой художник Цеслер открывает мир крипты
KYKY: Давайте поговорим про искусство. Ваша выставка «Оптика Цеслера» просуществовала в Москве четыре месяца, но вы посещали ее только в онлайне. Насколько невозможность участвовать в процессе физически усложняет работу?
В.Ц.: Я не считаю, что это тяжело. Когда идешь на выставку, ты ведь хочешь, в первую очередь, увидеть не работы, а своих друзей. Да, интересно посмотреть, как все организовано, но основное – это люди, потому что выставка – это акция. Ну, не был я там лично, и что?
Мы планировали эту выставку несколько лет, планы постоянно менялись. У меня был мандраж. Даже думал, что ее не нужно делать, потому что это праздник во время чумы – к месту ли он? Бог знает. Но меня переубедили, и было очень много подготовительной работы. Название ребята придумали: есть оптика [немецкого инженера, производителя оптики Карла] Цейса, и созвучно появилась «Оптика Цеслера». В итоге, надо сказать, выставка была сделана достаточно профессионально – честь и браво устроителям. Из-за того, что я не мог присутствовать лично, открытие проходило в зуме.
KYKY: «Оптику» повезут в Вильнюс – в этом городе у вас получится ее лично увидеть?
В.Ц.: Если бы это было так просто, перевезти выставку! Есть организационные сложности. Получится – может, и приеду. Я, если честно, до сих пор не легализован. Никогда сам не занимался жизнью, и с точки зрения практичности я абсолютно беспомощный человек. Спасибо друзьям, что помогают. Так что, если к моменту выставки смогу выезжать, конечно, поеду. В ином случае пограничники меня просто не впустят обратно.
KYKY: К разговору о том, делать ли выставки. Как-то в интервью вы говорили, что получаете письма с благодарностями от людей, которые ждут ваших работ: «И я не должен останавливаться. Это какая-то святая обязанность, хоть это и громко сказано». Может, это и есть ответ?
В.Ц.: Впервые я это увидел, когда у меня был день рождения. Слава богу, что в месте, где мы отмечали, не тянула связь – это была деревня под Лимасолом. Мне звонят, я кричу, что ничего не слышу, а человек и дальше пытается что-то говорить. В какой-то момент я понял, что телефон надо отключить, потому что это просто кошмар. А когда приехал домой, начал разбирать почту. И что ошарашило – поздравлений было больше 4000 тысяч, причем от людей, которых я никогда не знал. Меня это очень тронуло, несколько дней сидел, пытался всем отвечать. Люди писали: то, что я делаю, помогает им жить.
KYKY: Мне почему-то вспомнилась одна из ваших последних работ с Мэрилин Монро, которой вы поздравили Светлану Тихановскую с днем рождения.
В.Ц.: Было такое. Я узнал, что у нее праздник, и тут же сделал пост. Меня никто об этом не просил. Хотел сначала видео опубликовать, но технически это было бы сложнее, поэтому решил, что и так все поймут. Светлана, кстати, ответила и поблагодарила. Я хорошо отношусь к Тихановской: ей пришлось пройти через очень неприятные моменты, и то, что она до сих пор держится, говорит о том, что она – молодец. Светлана наш президент в изгнании... Оказывается, Беларусь может жить без президента.
Все же так считают [что Тихановская наш президент], не только я. Народ сделал свой выбор. Но она думает, что ей сложно будет возглавлять страну – наверное, потому что в ней живет совесть. А почему сложно? Даже вон Лукашенко, даже ему не сложно... А почему будут трудности у Тихановской? Я вообще подумал, что у беларуской революции, почти как у Алексиевич было, женское лицо, женский характер. Наши женщины оказались более стойкими. Если помните, когда я делал поздравление для Колесниковой, написал: «8 марта – День защитниц отечества». То, что у нас женщина должна президентом быть, – очевидно. Если на новых выборах будет два кандидата – Тихановская и Колесникова, я проголосую за обеих.
KYKY: Давайте вернемся к искусству. Вы выходите на рынок крипто-арта. Для вас это выход в открытый космос?
В.Ц.: Вы знаете, нет. Все работы, представленные на выставке, созданы при помощи компьютера. Так или иначе, всю свою жизнь я занимаюсь цифровым искусством. Если даже делаю живопись, все равно прогоняю ее через компьютер. Еще не было цифровых аукционов, а я уже этим занимался. Вот они и подоспели.
KYKY: Я скорее про формат продажи арта посредством NFT. Кто вас втянул в эту авантюру и почему вы в итоге решили согласиться?
В.Ц.: Даже если у меня ничего там не купят, поверьте, я не перестану этим заниматься. А уговорили друзья, мол, есть вот такое – ну, а ты чего? И я решил, что можно попробовать.
KYKY: Скажите честно, вы уже разобрались, как это работает?
В.Ц.: Нет, и даже не собираюсь сильно вникать. Вот во времена Совка все говорили про Карла Маркса, и я бы мог спросить в свое время Леонида Ильича Брежнева: «А вы вообще читали «Капитал»? Может, вы с чем-то не согласны?». Чтобы читать Маркса, нужно как минимум иметь высшее экономическое образование, иначе в чем ты там разберешься? То, что написал Маркс, – великое учение, оно останется на века. Правда, мы с советской властью его даже не нюхали. Вот в Западной Франции социал-демократы, да даже анархические движения живут по учениям Маркса.
Кстати, я однажды увидел, что на гербе Австрии в лапах орел держит серп и молот. А когда в Беларуси поменяли герб, убрали с него серп и молот. Вы что, против рабочих и крестьян? Что это за акция? Я никогда ничего против серпа и молота не имел, потому что они не были коммунистическими символами. Это символы социал-демократов, а их за уши к коммунистам притянули. Удивительно даже, что у нас в Минске до сих пор стоит домик РСДРП. Его должны преобразить, поставить рядом живого городового в костюме, чтобы представители всех стран ездили к этому домику как в туристическую Мекку.
А вы знаете, почему именно в Минске прошел первый съезд РСДРП? Оказывается, самый большой процент социал-демократов среди полицейских был именно здесь. Когда-то наш город охраняли городовые.
KYKY: Казалось бы, и где все это теперь. Получается, по аналогии с Марксом у вас нет подспорья для погружения в мир крипты?
В.Ц.: Да. Уже поздно мне заниматься экономическим делом. А насчет работы, которую выставили на этот аукцион... Когда-то мы с моим другом Вашкевичем были на фабрике муранского стекла в Италии, и итальянцы предложили нам с ними поработать. Мы стояли возле печки со стеклодувом – рисовали на доске, а он делал. И эта работа из стекла осталась у итальянцев, то есть ее нет как таковой. Совершенно случайно сохранилась только фотография. А эту работу уже нельзя будет разбить или уничтожить, потому что ее просто нет.
KYKY: Вы видели работы других художников, которые продаются на NFT-маркетплейсах, и за какие деньги их покупают?
В.Ц.: Я отношусь к этому весьма скептически. Иногда смотрю на ультрасовременное искусство, и мне кажется, что некоторые работы – чепуха. Но есть и настоящие мастера. Вообще с появлением цифры в многообразии начали появляться новые художники. И все они стали в один ряд. Раньше были какие-то комиссии, худсоветы, которые отбирали творчество. Они плохие работы не принимали на выставки, но и очень хорошие – тоже, по понятным причинам. Сейчас молодые художники выставляются вместе с уже зарекомендовавшими себя, они могут стать знаменитыми в один день. И это очень хорошо.
KYKY: Вы сами сказали, что видели среди работ чепуху. Когда спрос на искусство формируют не всегда искушенные зрители, это не способствует развитию дурновкусия?
В.Ц.: Нет. Плохой вкус испортится, а хороший станет еще крепче.
KYKY: Какие работы, продающиеся за крипту, вас зацепили?
В.Ц.: Были достаточно интересные, но художников не вспомню. Да и назову сейчас кого-то, а вдруг тот, кто не попадался мне, делает еще более прекрасные работы?
KYKY: А работы тех, кого назовете, возрастут в цене.
В.Ц.: Если бы я мог обладать таким даром делать человеку рекламу, я бы сидел на проценте (смеется).
KYKY: Как вы думаете, почему вообще художники пошли на крипто-рынок? Там можно больше заработать, чем традиционным способом?
В.Ц.: Не знаю, эти причины пока не изучал – но почему бы нет? И потом, у меня в инстаграме 45 тысяч подписчиков, а у других – миллионы. Оказывается, это тоже формирует ценник.
KYKY: Как вам кажется, NFT-маркетплейсы – будущее искусства? Знаете, лет 10 назад говорили, что газеты умрут и останутся только сайты. Или NTF не сможет заменить работы, которые можно потрогать?
В.Ц.: В Беларуси до сих пор читают газеты, потому что экономическая ситуация не позволяет всем покупать компьютеры и телефоны. А искусство было и будет всегда.
Когда появились первые «моторолы», все ходили с этими огромными телефонами. И было удивительно, что человек, как по рации, может на удалении разговаривать. Прямо на глазах произошло перерождение, и телефон стал целым миром: там и переписки, и фотографии – вся жизнь. А произошло это потому, что все начали массово скупать телефоны, и у производителей появились деньги на их дальнейшую разработку. Это же первое условие: чтобы что-то улучшить, нужна денежная масса, которую можно вложить в развитие. Так и в случае искусства: думаю, еще что-то разовьется.
Жалко нам или нет, старшее поколение уходит. Почта, марки – целая культура обламывается. Я знаю, в Японии, в Токио, мэрия посчитала, что трамвайные линии перестали быть экономически выгодными, и решила их закрыть. Среди японцев поднялась страшная паника. И вдруг они раз в неделю идут и покупают билеты, просто так едут хотя бы одну остановку на трамвае, чтобы его не закрыли. Вот такое теплое отношение. У нас, вероятно, подумали бы: закрыли – и ладно. Нам еще надо дойти до понимания, что все, что есть в городе, – это ценно. И в первую очередь – сами люди. Вот когда мы это поймем (наверное, еще не скоро), тогда и начнем жить по-другому.
Если вы хотите больше личных интервью с умными беларусами, поддержите KYKY – подпишитесь на наш Patreon за мерч и другие бенефиты. А если любите отношения без обязательств – сделайте быстрый донат на нашем сайте (окно для донатов – прямо под этим материалом).
Ирина Михно, рубрика «Герои»,