Ольга Паук — активистка, педагог и блогер, которая вот уже больше 10 лет не дает чиновникам Беларуси забыть, что они работают для людей, а не наоборот. Она родом из небольшого поселка Октябрьский в Гомельской области, где в 2011-м и появился канал «Рудабельская паказуха» (историческое название поселка Рудобелка, отсюда и неймиинг для ютуба). Оля вместе с тогда еще мужем Андреем Пауком публично рассказывали о проблемах в Октябрьском, из-за чего местной власти приходилось их решать. За 10 лет в их практике было много успешных кейсов — даже забастовка сотрудников колхоза, которая закончилась не в пользу чиновников.

После 2020-го Ольга была вынуждена уехать из страны вместе с детьми. В мае 2022-го квартиру, где они жили вместе с Андреем, разгромили силовики. В марте 2023-го на Ольгу возбудили уголовное дело по статье о содействии экстремизму. Все это время Ольга продолжает общаться с чиновниками — каждую неделю, как и Андрей Паук, она звонит в Беларусь в попытках понять, чем (и зачем) занимаются начальники на местах. За что получает много комментариев с благодарностями от беларусов. 

Мы встретились с ней в вильнюсской кофейне — буквально на следующий день после того, как беларусы собрали рекордные 574 тысяч евро на помощь политзаключенным и их семьям. С этого начался наш разговор, который очень быстро перешел в обсуждение беларуской местной власти. 

«Мне нравится быть второй и даже третьей». Часть 1, где говорим о популярности 

KYKY: Оля, как ты — есть ощущение эйфории после марафона? 

Ольга Паук: (О.П.): Результаты сбора очень радуют, хотя не скажу, что испытала шок от итоговой суммы (тоже донатила) — это нормально. Меня скорее вдохновило, что ссылку на этот сбор я увидела в соцсетях самых разных знакомых. Одно дело, когда читаешь про какой-то марафон в новостях, но если за день тебе раз 15-20 попадается ссылка на донат в инстаграме — нет шансов остаться в стороне. Беларусам не пофиг — и самое классное, что вокруг этой идеи объединились самые разные силы.

KYKY: Во время марафона Андрей на стриме звонил родственникам тюремщиков — почему тебя там не было?

О.П.: Меня не пригласили. В СМИ нас часто объединяют в одно целое, как-то «Наша Нива» про меня даже написала «бывшая жена известного блогера» — я была в шоке. Мы поженились в 2011-м. Можно сказать, наш брак был в большей степени построен на основе общих ценностей и взглядов, нежели на какой-то романтической истории. Поэтому, несмотря на развод, мы все также поддерживаем хороший контакт, в том числе, рабочий. Но внутри тандема мы не остались близнецами. Мы разные и про разное, если куда-то зовут Андрея, не значит, что автоматически приглашают и меня. 

KYKY: И хотя вас объединяют, есть ощущение, что Андрея чаще зовут — почему так? 

О.П.: Никогда об этом не думала (смеется). Ни разу не было претензий к Андрею, что он более популярный, потому что у меня нет амбиций быть лидером в паре или где-то еще. Я — «бета» по натуре, мне нравится быть второй и даже третьей. Не уверена, что хочу быть инфлюенсером и на кого-то влиять. 

Наша с Андреем рабочая история началась, когда я была в декрете — я горячо его поддерживала. Многие песни, которые они спели с Маргаритой сейчас, он писал еще в то время и прятал их в стол, а я постоянно говорила: «Это же так классно! Давай опубликуем». Так случилось с песней «Я из деревни», которую готовили для детского конкурса. Для Андрея это была «дурата, оставленная в канале», но с этого и началась медийность, хотя мы оба никогда не хотели однажды проснуться знаменитыми. Я делаю то, что делаю, потому что не могу иначе жить. Некоторые думают, что звонить чиновникам — очень тяжело и я сильно устаю — нет (смеется). Я очень хорошо чувствую себя в этом амплуа, даже сказала бы, что заряжаюсь. Сложнее для меня — делать вид, что ничего не заметила, и промолчать. 

KYKY: Но ты согласна, что из медийной семейной пары всегда больше внимания беларусы отдают почему-то мужчине? 

О.П.: Да. Наверное, это хорошее отражение нашего общества. Ко мне долго присматривались, считали Андрея главным, хотя наш канал был зарегистрирован на меня. Я была цензором — без моего одобрения не выходило ничего. Мое участие с самого начала было большим. Может, если бы я так сильно не поддерживала Андрея в период давления, этого канала и не было бы. Да и когда его уволили с работы, я не сказала: «А давай ты поедешь на заработки». Всегда ценила талант Андрея, для меня было важно, чтобы он стал тем, кто он есть. Я никогда не жалела о том периоде нашей жизни, к тому же теперь я живу за его счет, так как жду документов и не могу работать, так что он отдает долги (смеется).

Вклад женщин в наше общество огромен и недооценен — причем часто именно женщинами. Мы сами готовы ставить мужчину на пьедестал только по факту пола, но я так не делаю. 

KYKY: А теперь давай про ваши стримы. В разговоре с Андреем родственница тюремщика так «искренне» сказала: «Вы вообще о людях думаете, когда звоните?». А вы думаете? Как вы их выбираете? 

О.П.: Я звоню только чиновникам — не могу разговаривать с силовиками и доносчиками, настолько у меня большая обида и непонимание. Просто не могу выбрать себе эмоциональные рамки, потому что в разговоре с человеком, который поддерживает войну и Лукашенко, у меня внутри все взрывается. А что касается чиновников, за эти три года они стали для меня монолитными. Я не выделяю, кто из них какой человек и какого уровня начальник.

Чтобы оставаться в лукашенковской системе, нужно быть порядочной сволочью — или достаточно тупым человеком без моральных ориентиров. 20 лет отрицательного отбора не может не иметь последствий.

Представь кого-то, кто не приемлет насилие и манипуляцию — он бы сошел с ума в любом облисполкоме, сам бы ушел, либо его бы выгнали. Я уверена, остались только те, кто всецело поддерживает систему. 

Для любого из наших звонков есть повод — новость, например. Я всегда в поиске региональных историй (тут хотела бы выразить благодарность тг-каналу «Беларусь за МКАДом» — они качественно отбирают события). Еще периодически почитываю пропагандисткую прессу. К тому же люди из Беларуси до сих пор присылают нам запросы что-то узнать насчет ситуации в их деревне или городе. В какой район я позвоню — зависит от того, из какого района мне написали. 

Я звоню, чтобы прояснить смысл того или иного события, хотя понимаю, что по факту они ничего не ответят. Если, конечно, вопрос не касается ямы на дороге или благоустройства в целом. Все наши чиновники — это филиал ЖХК (смеется). Темы образования, здравоохранения, сельского хозяйства — уже идеология, по ним можно задавать только риторические вопросы. Вот сейчас детей засовывают в патриотические лагеря, куда приезжают силовики в полном обмундировании —  с оружием. Я звоню в район, где это происходит, и спрашиваю: «Что вы таким образом хотели сказать детям? К чему вы их готовите?». 

«Самые трусливые из всех в Беларуси — люди в погонах». Часть 2, где разбираемся в оттенках беларуских чиновников 

KYKY: Я очень смеялась с ролика, где ты говоришь с чиновником, который молился за дождь. Это для тебя тоже фан? Ты же явно не рассчитывала на адекватный ответ. 

О.П.: (Смеется) Иногда мне пишут в комментариях: «Надо лучше готовиться к стримам!» — а как к такому подготовиться? Был еще интересный звонок — в Слониме проводилась «тактическая православная подготовка танкистов». Попы учили какой-то стратегии танкистов — это настолько дичь, что найти в этом логику и смысл очень сложно. И когда ты им звонишь и задаешь вопросы, они тоже подвисают. Потому что «сверху» сказали и они делают, все нормально, а если задуматься, то на вопрос «зачем», сказать им нечего. Но эти звонки для меня — не про смех. Мне действительно интересно, кто они такие — люди, которые нами управляют.

Мы можем с этого хохотать, но надо понимать, что вот этот чиновник, молящийся за дождь, решает судьбу целого района. Через него проходят дебильные решения, которые вынуждены исполнять люди разных возрастов в разных учреждениях. 

Есть чиновники, особенно в регионах подальше от Минска, которые выполняют свою работу и не задумываются, что делают что-то не так — это очень ощущается в их ответах. Другие — паразиты, они все понимают и не отказываются вредить. Для меня важно различать эти типажи, потому что я всеми силами буду топить за люстрацию в Беларуси. Сегодняшние «ябатьки» (я же могу употреблять это слово?) прекрасно живут при режиме, покупают детям квартиры, отправляют их на учебу за границу — как это было в Совке с «верхушкой» власти. И есть мы в регионах, которые не можем позволить своим детям даже адекватное лечение, качественную одежду и еду. Ни о каком образовании дальше соседнего города рассчитывать не приходится, потому что просто нет денег.  Поэтому мне не кажется, что Лукашенко — самый страшный людоед в стране, а вот эти главы облисполкомом только чуть-чуть, они одинаковы в моей голове. Каждый чиновник на своем месте — маленький Лукашенко. 

Это же отдельный вид, причем тщательно отобранный. Я часто спрашивала у них: «Как стать чиновником в Беларуси?». Потому что я не знаю, но они не говорят  «как». Выборов нет, всех глав районов назначают. А депутатов выбирают также, как и президентов — всегда сидят те, кого посадили. И сидят по 20 лет одни и те же, потом одна депутатка уходит в райисполком, а ее дочь приходит в ее депутатское кресло. Их реально отбирают. И не секрет, что делают это таким образом, чтобы каждый нижний не был умнее, чем ты сам. Любой более сообразительный чиновник — угроза вышестоящему. 

KYKY: Почему чиновники продолжают с тобой говорить? 

О.П.: По-разному. Куда-то вообще не получается  дозвониться — возможно, туда направили разнарядку из министерств на ограничение разговоров с нами. Например, в гомельский облисполком. Другим, как мне кажется, даже премии выдают за то, что они хорошо отговорились. Есть такая Бранцевич Татьяна Викторовна, из минэкономики, так она меня как родную встречает. Несет, что попало, но у нее всегда как будто текст заранее подготовлен. Так тараторит, что еле слово вставишь, при этом отвечает всегда. 

Знаешь, я в принципе не высокого мнения об их умственных способностях. Есть такая поговорка: «тупость не спрячешь — ума не хватит». Был интересный момент в 2021-м, когда мы звонили в министерство обороны, я тогда поняла, что самые трусливые из всех в Беларуси — это люди в погонах. В МЧС, МВД, министерство обороны сейчас редко отвечают, но сразу после 2020-го сотрудники этих ведомств выхватывали друг у друга трубку, чтобы что-то нам доказать. Им было важно высказаться, они реально считают, что правы. 

Были еще случаи, когда чиновники думали, что положили трубку, но нет. Так в первый раз мы узнали, что для них это большая честь, что им Паук позвонил. Потом звонила я, в могилевский облисполком, прикинувшись обычной женщиной. И чиновница, когда думала, что я не слышу, сказала: «Сливаем её в КГБ», — даже назвала фамилию кгбшника. Этот звонок дал понимание, как сегодня работает система — слить силовикам хотели не меня, Олю Паук, а обычную беларуску, которая позвонила на горячую линию чиновнице. 

Мы нужны беларусам, потому что у всех нас голоса украли не только на выборах — у беларусов украли голоса физически. Ты не можешь раскрыть рот и задать вопрос, а если осмелишься, тебя сольют в КГБ. У нас всегда есть обратная связь от людей в стране, они часто пишут в комментариях: «Слава богу вы их мордой по дерьму повозили — мы не можем, но видим, что это делаете вы». 

KYKY: У тебя в роликах фрикативное «г» и явный, назову его, чиновничий акцент — чего я в твоей речи за весь наш разговор не услышала. Ты намеренно с ними так разговариваешь — это тоже помогает? 

О.П.: Вообще фрикативное все — это моя натуральная речь. Я выросла в деревне, окончила беларускоязычную школу. И «гэ» никуда не пропало (смеется). Помню, когда училась в Мозыре, у меня из-за моей речи все спрашивали: «А ты вообще откуда?». 

KYKY: Я, кстати, из Речицы — когда переехала в Минск, одногруппники буллили за  мое «звОнит», но в родном городе так говорят и сейчас все. 

О.П.: Я тоже проходила через буллинг. Когда была маленькая, меня отправляли в санатории, только ездила я одна, а не с классом. Не входила в список «чернобыльских детей», поэтому родители покупали путевки за свои деньги. Приезжаю, а там все на русском — и дети, и математика. Я же училась на беларуском, поэтому для меня это какой-то новый космос. Другие дети с меня смеются, а я не понимаю почему — оказалось все из-за того, как я разговаривала. Беларуский язык — это тоже испытание характера. 

Вот с тобой я разговариваю, но когда общаюсь с родственниками и старыми друзьями, я «гавару». И для меня это окей. 

KYKY: А если и со мной начнешь на трасянке — будешь чувствовать себя как в санатории в детстве? 

О.П.: Если «хочэш», я «магу»! (смеется). Наверное, я переживаю за комфорт людей. Хочу, чтобы они слышали смысл, а не прислушивались к тому, как я его формулирую. А когда звоню в какой-то далекий беларуский район, знаю, что там такая речь будет более органична, потому что она не выбивает их из привычной колеи. Были случаи, когда я звонила в какую-то деревню и говорила «нормально», а меня сразу спрашивали: «Кем вы работаете? Как-то подозрительно, нам такие люди обычно не звонят». Поэтому я подстраиваюсь под асяроддзе. 

KYKY: Могу ошибаться, но тебя реже «сбрасывают», чем Андрея — почему? У меня снова есть гендерная теория, что чиновник не может себе позволить послать женщину и мать. 

О.П.: Мне кажется, я хитрю. Андрей более прямолинейный, плюс он бывает язвительным и саркастическим с самого начала. Мне же важно подцепить их на крючок — потом могу жестить. Согласна про женщину — в разговорах с чиновниками можно часто услышать их высокомерно-насмешливый тон. Они же априори считают себя умнее, а мне это только на руку. Вот сидит он в кабинете с гастуком, натянутой на пузе пуговкой — и чувствует себя успешным, крутым мужиком: «Ой, ну звонит какая-то баба, пагавару». 

KYKY: Кажется, Тихановскую пустили в бюллетени по такому же принципу (смеется). А кто самый конфликтный из тех, кому вы звоните — силовики? 

О.П.: Психологи-физиологи не дадут соврать, уровень общего развития сильно влияет на уровень агрессии. Вот кого набирали в МВД? Чаще всего провинциальных хлопцев, которым либо в ПТУ идти, либо, после армии, в МВД на полгода. Конечно, многие выбирали второе — там и квартира, и другие бонусы. Где-то прочитала, мне очень легло на душу, что силовики сегодня — это деревенские хлопцы, которые дорвались до городских и п*здях их, получая истинное удовольствие. Мне же кажется, что если ты можешь освоить что-то большее, чем махать палкой, вероятно, ты это сделаешь. 

Но не могу я сказать, силовики или кто-то другой самые конфликтные. Многое зависит от личности. Выделить конкретную сферу невозможно. Уровень человечности, если рассматривать с такой позиции, скорее отличается географически. Самые страшные случаи — Гомельская, Могилевская и Витебская область, которые всегда находились под влиянием России. Ужаснейший разговор в моей жизни был с управляющей делами гомельского облисполкома. Тогда как раз началась война, думаю «боже, что же они мне сейчас скажут, у них же главный идейный месседж развалился». Решила спросить, «что вы чувствуете», думала, вот на этом рубеже найду хоть что-то человеческое в них — не нашла. Потом звонила в Бобруйск, мне тогда люди всю ночь писали, мол, мы не понимаем, что вообще творится, кто-то насчитал 54 военных самолета, приземлившихся из России. «Вы, как местная власть, какую позицию занимаете по этому поводу? Что делать местному населению в сложившейся обстановке?» — «Якия самолеты? Мы ничего не видели! Назовите фамилию пилота», — они свои ответы до абсурда доводили. 

В западной Беларуси люди всегда были более раскрепощены. В Брестской и Гродненской области все с картой поляка и уже переженились с литовцами, чаще путешествую. И чиновники там более вежливые и скромные. Практически никогда не позволяют себе хамство, как самые воспитанные из министерств — МИД. У них, кажется, даже уборщица со знанием иностранного языка (смеется). Кто трубку не возьмет, ты всегда будешь на высшем уровне обслужен. Вот эти никогда трубку не бросят, потому что, как минимум, воспитаны. 

«Почему мне должно быть их жаль?». Часть 3, где решаем, как быть с чиновниками в новой Беларуси 

KYKY: Есть ролики, которые ты не опубликовала, подумав, что чиновника за этот разговор могут репрессировать? 

О.П.: Меня это не волнует. Был случай в этом году, звонила чиновнице то ли из Хойников, то ли из Наровли. Андрей говорит: «Да она нормальная, а ты к ней с такими вопросами. Может прилететь» — «Ок». Она — чиновница, и из-за того, что ей возможно прилетит, я больших эмоций не испытываю и вообще не считаю, что кого-то из них нужно оберегать. Я очень обижена на людей, которые прямо сейчас могут позволить себе жить обычную жизнь в Беларуси. Это несправедливо, что для одной части общества диктатура есть (со смертями, громадными сроками и т.д.), а для другой — вообще ничего происходит. Быть чиновником или не быть — это выбор каждого дня. И они ответственны за свой выбор.  

KYKY: А если она не «паразит», а пытается что-то хорошее делать? В тот же «Беларускі Гаюн», например, до сих пор сливы из страны присылают. 

О.П.: Такого я еще не встречала (смеется). И люди ни разу не писали в комментариях на стриме: «Он такой хороший чиновник, так много для района сделал! Не звоните ему, пожалуйста». 

KYKY: Сколько вообще чиновников в Беларуси? Я, наверное, просто не хочу верить, что среди огромного количества этих людей нет адекватных.

О.П.: Всего у нас 118 районов, в каждом из которых есть свой райисполком — а это целое здание чиновников (в 2020-м в Беларуси числилось 37 000 госслужащих — Прим. KYKY). Вот пример: я точно знаю, что в 2021-м из школ и вузов вычистили всех, кто проявлял признаки критического мышления — и никакого сочувствия к этим людям у чиновников на моей памяти не было. Если кто-то из тех, кто читает этот текст, знает другие примеры — пожалуйста, напишите мне в директ. Я же не встречала другой позиции — и это не только про опыт звонков, я общалась с чиновниками в очень плотном режиме с 2015 года. Бывала в их кабинетах, в том числе, в министерских. 

Может, раньше хорошие и были. Наш Барановский [экс-председатель Октябрьского райисполкома] сначала тоже проявлял признаки адекватности. Однажды даже мне работу предлагал, по социальному направлению. А потом я отучилась в Sympa, узнала, как можно сотрудничать с Европой на уровне маленьких районов и начала ходить в райисполком с презентациями: «Давайте я вам помогу и мы начнем использование солнечных батарей, отремонтируем детское отделение в больнице». На что мне с выпученными глазами отвечали: «У нас усе есть, нам не нада». 

KYKY: Мне почему-то казалось, что ты сочувствуешь им. 

О.П.: Иногда от беларусов слышу фразу: «Они же тоже люди!» — и каждый раз у меня внутри поднимается волна возмущения. Вот что вы в нее вкладываете? Да, биологически они тоже люди, а морально кто? Можно рассуждать, оперируя высокими материями, демократией — а я мыслю в контексте собственных детей, которые лишились друзей, привычной обстановки. Мой старший сын до сих пор испытывает проблемы с психическим состояние из-за переезда. Я сама лишилась мамы, она не может ко мне приехать и я не знаю, увижу ли ее еще раз. Лишилась друзей, некоторых посадили за общение со мной. Так о каких людях мы говорим и почему мне должно быть их жаль? Да та же Шлапакова [заведующая делами Октябрьского райисполкома] меня бы на березе первая повесила. 

Мне кажется, они и не боятся, думая, мол, придут эти либералы и ничего нам не сделают — простят, они же не такие кровожадные. И я слышала такие позиции от чиновников.

Я же считаю, что каждый должен пройти через суд, пусть это дорого, долго и больно.

KYKY: Мне, честно сказать, приятно думать, что мы не будем такими же людоедами, как люди у власти прямо сейчас. 

О.П.: Мне тоже приятно от этой мысли, но (улыбается). Может, когда мне будет много-много лет, я смогу написать книгу, в которой всех пойму и прощу, но не сегодня. Прямо сейчас я не могу относиться к ситуации философски. Справедливый суд — это совсем не то, что лукашисты делают с нами. Такими как они мы точно не будем.

Мой опыт травматичный еще и потому, что я росла не в Минске, Речице или любом другом городе, где есть как минимум развитая инфраструктура. В нашем Октябрьском не было даже машин скорой помощи. Помню, как-то в район приехали дяди из министерств, на встречу с ними согнали людей, и одна женщина извиняющимся тоном говорит: «У моей дочки астма, нам нужно два раза в год ездить в Гомель на обследования, а мы можем только раз в год — денег нет». Так вот, когда я вижу несчастных детей, родители которых пьют, потому что работать кроме колхоза негде, или отвратительных учителей, бьющих детей головой об парту, потому что никакого даже намека на образование нет… Можно ругать людей, но я настаиваю, что все упирается в политику. Асфальт у тебя под ногами или нужно идти до школы в белых колготках по коровьим лепешкам, потому что тротуара в агрогородке не существует, до роддома тебе ехать 20 минут на полноценной скорой или 2 часа на старом уазе, в каких условиях твоя бабушка умирает от рака — это все политика. Каждый человек, который сегодня сидит в чиновничьем кресле, — формирует нашу реальность. Тупой, несамостоятельный, не способный отличить плохое от хорошего  — каждый. 

KYKY: Ты раньше говорила, что видела «эволюцию чиновника в отдельно взятом городке». Как это проявлялось тогда и что теперь? 

О.П.: То, что в нашем районе некоторые чиновники до 2020-го модифицировались, как минимум, до отчетности перед общественностью — это только заслуга самих людей. Наш Барановский единственный в стране давал реальный отчет по ковиду — потому что я создала чат в вайбере, на который за сутки подписалось 4,5 тысяч человек. Мне сливали информацию из санстанции, скорой, и ему приходилось говорить правду, просто потому, что вся правда уже была у меня в чате. 

В Октябрьском в 2017-2018 годах прошло две успешных революции. В первый раз чиновники пришли в единственный успешных колхоз района и заявили: «Мы вашего [директора] на пенсию отправим и нового поставим». Люди возмутились, потому что видели, как живут другие колхозы, и не хотели также. И стали звонить нам: «Приезжайте, утром будем нашего Васильевича отстаивать». Сами же вышли на забастовку: перестали кормить животных, трактористы вернулись с полей: «Мы ничего не будем делать, пока вы нашего директора не вернете». В деревню пригнали районное, гомельское начальство, а люди стояли. Мы позвали СМИ, одна чиновница — она пришла в белом пальто — орала «Белсату»: «Не снимайте меня! Я на пенсии!». А наши женщины ей в ответ: «Ты на пенсии и работаешь, а нашего отправляешь?!». Люди простояли 16 часов и вернули директора. Это была селянская революция, как она есть. Позже то же самое сделали и в другой деревне, но тогда уже не пришлось 16 часов стоять, работники просто сказали: «Вы ничего нам не сделаете», — и ничего им не сделали. 

«Рудабельская паказуха» сыграла в этих историях большую роль: с наших роликов могли смеяться, а мы помогали людям выигрывать такие противостояния и суды. Помню еще случай, в районе практиковали схему: РАЙПО дают штраф, его переводят местным магазинах, а те почему-то платят годами, хотя не должны. Как-то две женщины отказались, их хотели уволить, а они пришли сначала к нам, а потом в суд — и выиграли. Все были в шоке: а что так можно было?! А потом практику со штрафами прекратили (возможно, сейчас она возобновилась, потому что негде помощи искать). 

Чиновники эволюционировали, потому что в нашем районе общество стало другим — оно не позволяло с собой обращаться, как раньше. Насколько я знаю, в какой-то момент направление на работу в наш район воспринималось как наказание: если чиновник проштрафился, едет в Октябрьский, где ему покажут жизнь (смеется). 

Конечно, за последние три года ничего такого я не вспомню. Единственное, некоторых чиновников сняли с должности после разговоров с нами. И не потому, что они проявили демократичность, наоборот, повели себя крайне чудовищно. Вкупе с остальными промахами и получили отставку. Еще что-то ремонтировали вроде как, да и все. 

Ну, слушай. До 2020-го в Беларуси еще существовал какой-то институт репутации, очень кривой и слабый, но работающий — и чиновникам приходилось держать лицо. Сейчас оковы спали, они делают, что хотят. Но мы не хотим, чтобы они про нас забывали, мол, уехали и все — нет, так не пойдет. Мне снятся кошмары про Беларусь, и, если честно, я мандражирую, когда им звоню. В субботнее утро просыпаюсь с мыслью «бл***ть, снова» — на грани с тошнотой. Но они тоже испытывают эти эмоции, я уверена. Возможно, как раз чиновникам в кошмарах снюсь я (смеется). И нет в этом благородства: если я ничего не могу сделать с их властью, но в состоянии испортить им настроение — я это сделаю. Это способ достучаться до их совести, пусть я ее до сих пор в них не нашла.