|
Максим Жбанков – культуролог, киноаналитик, журналист. Автор многочисленных публикаций на тему современной культуры в «БелГазете», «БДГ», журналах «Мастацтва», «Фрагмэнты», pARTisan и на сайте «Наше мнение». Преподаватель Европейского гуманитарного университета и Белкалегiюма. |
В книге «NO STYLE» собраны избранные эссе культуролога и журналиста Максима Жбанкова – опыт авторского осмысления тенденций и артефактов белорусской культуры последнего десятилетия: от интеллектуальных попыток «думать Беларусь» до маргинальных поп-трэш-проектов. |
Глава V. Радио Я (Отрывок из книги)
Минск. Город минус
Заметки на обороте трамвайного билета
Минск – особая форма реальности. Кажется, что самим собой этот город бывает лишь тогда, когда его никто не видит – ранним утром или глухой ночью. Массив строений, из которых вычтен суетливый человек, избавляется от необходимости производить впечатление и внушать некие смыслы. Ему нормально без нас. Ровно настолько, насколько и нам без него.
Это город, которого нет. Потому что он в стране, у которой большие проблемы с прошлым и еще большие - с настоящим. Потому что он слабо приспособлен для личного движения и выйдя на главный проспект постоянно кажешься лишним – раздражающей аномалией в расчерченном не тобой пространстве. Индивид здесь важен как повод для синхронного ответного движения системы. Которая постоянно опаздывает - даже в срок включить дополнительный эскалатор, когда в метро час пик.
Тут можно привыкнуть ко всему. Даже к тому, что вместо хиппозного кафе «Пингвин» ныне торчит корявый новодел с гордой вывеской «Европа». Дом, где девушка Мазаник взорвала фашиста Кубе, давно лёг под гордые корпуса Администрации президента. А со старой Ленинской библиотекой всё никак не решат что делать: то ли взорвать, то ли продать. Повыбивали из центра развесистую зелень, поналяпали беседок и фонарей в стиле нафталинового губернского шика.
Минск не приспособлен для жизни. Приятель, проучившись пять лет в Питере, грустно заметил: «Минск - не город, а набор строений…» Ну да, они точно не предназначены для нормального человека. Кто-то поиграл в кубики, закатал пробелы асфальтом, брызнул сверху стеклом и приказал любить. С витринами тут все в порядке. Проблемы с темными углами.
Служить в Минске – не занятие, а социальный статус. Где-то там, далеко, существует сервис. Здесь – служилые люди, высшая каста. Служилый служилого любит: здесь официанту ближе до министра (и наоборот), чем внесистемному ровеснику-журналисту или музыканту. В европейских метрополиях прохожего привечают и завлекают. Здесь только терпят. И если обслуживают – все равно снисходительно и свысока.
Кто-то рассказывал, что минские девицы свободных нравов ходят «на съем» в стекляшку «Макдональдса» напротив ГУМа — как в витрину. А вот мест, чтобы просто тихо посидеть с «Гиннесом» и послушать свои мысли, пока не просматривается. Странное дело: не выходит у нас тихий отдых. Всё как-то не срастается. Забежать минут на пятнадцать (эспрессо с пирожным и свежевыжатый сок) - еще ничего. А вот подольше трудно. Если меню хорошее - стены дикого цвета и обслуга тормозит. Если интерьер симпатичный - кормят скверно и наверняка обсчитают.
Почему так? Есть несколько версий. Политический ответ: виновата система, она не дает деловым развернуться. Бытовой ответ: наш народ втихую гулять не умеет. Какие там еще отдельные кабинеты! Экономический ответ: деньги, которые делают на водке, и так есть куда вложить. Экзистенциальный ответ: зачем долго и красиво, если можно быстро и наповал? Сельский «потреблянс» - личный опыт начальства и стойкая формула питейной политики.
Для минского жителя главное за кордоном – вовсе не duty free, лояльные джаз-клубы, безразмерные музыкальные магазины и джинса по сходной цене. Дело в общем настрое. Туда уходишь как в земляничные поля. Сюда же возвращаешься, как в любимую рюмочную. Я не об ассортименте услуг. Я о репрессивности здешней среды. О большом городе, который упорно ведет себя как маленький: нервно и злобно.
Тот же Берлин с ходу убивает все твои комплексы насчет собственного гардероба. Поскольку ему все равно. Он любит независимость и отдельность. Сам одевается свободно и ценит это в залетных. Точнее, просто позволяет любому быть так, как ему интересно. Так же просто, как умеет не глазеть на тех, кто в надземке сел напротив. А тихо смотрит мимо, чуть вбок. Это не значит, что тебя не заметили. Как раз напротив: заметили – и отпустили.
Да что там Берлин с Нью-Йорком! В ближайшей к Беларуси евро-столице Вильнюс никто не станет тыкать пальцем в парня с дредами или радостно гыгыкать при виде девочки в шапке с разноцветными хвостиками. У нас – обычное дело. Милые развлечения. Текущая зачистка местности. Самоутверждение локального сообщества. С виду – столица, по сути и духу – городской поселок. Пять минут от центра – и ты уже в зоне боевых действий.
Плотно загрузившийся молодец заплетающимся языком злобно бормочет: «Т-т-тебя постричь?». Кучка местных хлопчиков громко (чтобы слышал) обсуждает в вагоне метро: как бы тебе с твоей рыжей шапкой дать по голове и половчей убежать? Пара крашеных девиц в мини и ботфортах таращится во все глаза и фыркает: их программа явно дает сбой. Группа мужиков в тяжелых ботинках и мятых плащах скользит вялым взглядом и степенно припадет к баклаге пива «Александрия».
Тут уж решай сам: трусливо слиться с местностью, вписавшись в дресс-код спальных районов, или затеять свою игру. Начав, к примеру, с яркой куртки. Смешной шапки. Радикальной стрижки. Отдельность/индивидуальность проявляется публично через смену картинки: обмен стадной униформы на особый окрас. Это важнее любых идеологий. Свобода есть прогресс личного дизайна.
Минск – город, которого нет. К нему не успеваешь привыкать. Внятная хореография частных маршрутов и личных предпочтений сведена на нет дикой застройкой и мутным переделом недвижимости. Скоропостижная мутация ландшафтов озадачивает и мешает стабильным привязанностям. Привык к кленам за окном – чтобы утром проснуться от визга циркульной пилы. Затеял по утрам пить кофе в кофейне напротив – а там после выходных уже овощной магазин. Память этого города сложена из травм, дефектов и пауз. Недостроенное сталинское счастье. Недодуманный триумф нации.
Это декорация для пустоты, которую зимой делает явной снег, маркирующий ущербность городского дизайна. Узкие протоптанные дорожки в снежных массивах выглядят дерзко и вызывающе, а пришедший в срок трамвай – нечаянным счастьем. Самая простая форма фрондерства: упасть на глазах суетливых прохожих навзничь в сугроб. Или засветить снежком в бигборд с щекастым колхозником и слоганом «Беларусь – это мы». Нормальный способ обозначить свое присутствие в зоне глобального отсутствия.
В другие города едешь не на дурной шоппинг, а в другую среду. Там улицы ходят неровно, а милиционеры – редко. Там не надо долго и грустно искать хоть какую подвальную кофейню. Там можно на улице купить ядреный эспрессо, согреться на ходу и на пару часов счастливо зарыться в джазовый отдел двухэтажного книжно-кино-музыкального магазина. В Минске этого нет.
В нем, в общем-то, не найти почти ничего из того, что хотелось бы считать своим. Поэтому мы его собираем как пазл: по кусочкам, по частям. Из частных воспоминаний, детских сантиментов - и других городов. Валечка, одна из хозяек единственной минской частной арт-галереи, попав невзначай в Канзас-сити, радостно воскликнула: «Ой, совсем как в Минске!». Сердцем ловится, конечно же, не реальное, а желаемое. Наш Минск мы ищем в Варшаве и Берлине, Сиэттле и Праге. Потому что в Минске Минска нет.
Минск – место несбывшихся обещаний. Это зима по щиколотку в талой воде. Это пыльное лето и душная весна. Это порядок, который обращен против тебя. Это вечный Ленин в сердце главной площади, которого любят лишь красные пенсионеры да (раз в пять лет) несогласные с итогами выборов – как трибуну для злых речей. Это дурной новогодний каток, залитый в центре города между Дворцом Республики и Администрацией президента – с фаллоцентричной елкой посреди веселящихся граждан. Где еще, выходя со второго этажа главного супермаркета, пробиваешься сквозь хмельной «стояк» на первом – буйную пивную распивочную в лучшем советском стиле? Любить этот город трудно. Особенно в декабре – когда все соседи радостно визжат «Jingle Bells!» и тащят телевизоры с рождественских распродаж, а у нас почтительная тишина, минимум декора и грамотно нарисованного белого кролика днем с огнем не отыскать. Справься сам: купи белые ушки и скачи с морковкой.
Жить в этом городе – значит, строить параллельную (ему) реальность. Находить частные контакты и особую жизнь. На сочувственные вопросы закордонных друзей «Ну как вы там, при диктатуре?» отвечаешь единственно возможным образом: «Никак». Потому что уже давно существуешь отдельно – в личной Внутренней Европе. Со своим отдельным Минском из умников и джазистов, чудил-авангардистов и тощих студентов в разноцветных кедах, зеленого чая в больших кружках, ночных концертов и самопальных журналов. В этом Минске нет топографии, зато налицо хореография. Бродячий арт-хауз, лишенный внятной прописки. В этом плюс: его можно поймать где угодно. В этом минус: часто кажется, что его вообще не существует.
Но в таком раскладе есть, как ни странно, странная прелесть. Потому что пустое место толкает к креативу. Этому державному городу нечего нам сказать. Он живет в шумовом режиме – но ты-то уже настроен иначе. И при любой погоде с твоим городом ничего не случится. Потому что нельзя отнять то, чего нет.
2011
Оборотень в библиотеке или интеллектуал как двойной агент
аудио-шоу на волне ЕГУ
intro
Добрый вечар, паважаныя слухачы! Гэта радыё «Дыскурс» з адкрытай лекцыяй Максіма Жбанкова «Пярэварацень у бібліятэцы альбо інтэлектуал як падвойны агент». Выступ транслюецца па-расейску. Калі пачуеце беларушчыну – лічыце гэта тэхнічнай памылкай.
джингл
Всегда хотел быть радио. Нет, не тупым ящиком с антенной – а реальным радио. Бархатным голосом на крыльях ночи, самураем микрофона, стрекозой эфира.
Знатный рокенрольщик Дэвид Боуи мечтал быть цветным телевизором. Мой сосед по «Экотелю» уже почти превратился в ноутбук. А я всегда хотел быть радио – чтобы монтажить смыслы, будоражить подростков и искушать домохозяек. И, конечно, гнать музыку! Потому что - какое радио без музыки? Чистое недоразумение. Писатель у микрофона.
Вы, кстати, замечали, как скверно читают писатели? Плохо, когда бубнят. Но хуже – когда с выражением. Завывая и дрожа голосом как нашкодивший пёс. Нет, лучше все-таки чистое радио. Текстовка в кулаке, микрофон в экстазе. А ты пляшешь в студии, как Робин Уильямс из шикарной ленты «Доброе утро, Вьетнам!» И кажется, что нет войны, пока поет Луи Армстронг.
Всегда хотел быть радио. И у меня почти получилось. Я стал интеллектуалом на преподавательской ставке.
Я двойной агент. А вы разве нет? Поскольку голова в небесах, а ноги по щиколотки в «Евровидении». Поскольку наши схемы ничего не знают о реальности, а реальность ничего не знает о наших схемах. Нормальная жизнь – это состояние перемещенного лица, меняющего автобусные билеты на смысл жизни. И наоборот.
Нас учили на умников и обещали взамен прилежанию свободу критического мышления. На самом деле это особая форма зависимости – от чужих мыслей, словаря и рабочего расписания.
За окном наших кабинетов живет другая культура: реальность вопреки нашим раскладам. Мы – двойные агенты с комплексом вины: всё, что мы делаем, окрашено страхом разоблачения и дисквалификации. Поскольку втайне подозреваем, что мир прекрасно обойдется без нас.
Вечное проклятие теоретика - быть заложником концептуальных матриц в неконцептуальном мире. Мы его строим – а он не строится. Жизнь игривой походкой идет мимо нас, а мы способны лишь бросить ей пару циничных фраз на старофранцузском.
джингл
Интеллект создает дистанцию, а не строит мосты. Превращая мир в библиотеку, мы сами себе отводим роль одержимых книжников – заклинателей смыслов и шаманов дисурса. В сеть наших слов попадается лишь ожидаемый улов – потому что другого мы просто не заметим. Культура живет не в наборе концептов, а в разрывах нашей речи. Но чтобы это понять, нужно сжечь свою библиотеку. И превратиться в радио.
Радио – это там, где не слышен шелест страниц. И не заметен библиотечный штамп на титульном листе. Радио – это звук здесь и сейчас. Его не перемотать обратно и не перечитать. Это честней, чем книжки.
Когда сдаешь читательский билет – это совсем не капитуляция перед растущим уровнем культурного шума. Скорее, это отказ его умножать посредством собственных комментариев и частных замечаний на полях. Поскольку шорох коллективного интеллекта превращает любую отдельную мысль в помехи трансляции и атмосферные эффекты.
Вы когда-нибудь пробовали влюбиться в титана дискурса или королеву методологических семинаров? Это удел отважных. Отталкивает именно то, что в принципе должно привлекать: беспощадный блеск отточенного разума.
Страшнее собрания умников, занятых коллективным озвучиванием пространства, может быть только полное издание их речей. Кто заметит, если однажды мы исчезнем из списка элементов мироздания? Нас успешно заменят информационные клоны – книжки, в которых отбились наши интеллектуальные претензии и комплексы.
джингл
Новый Фрейд изучал бы сегодня не сны, а философские сборники и культурологические коллекции – страшно подумать, какие бездны ему бы открылись! Впрочем, разве не то же самое мы исполняем при каждой встрече с очередным опусом гиперактивного собрата по разуму? Это зовется интерпретацией. А на самом деле – чистый экзорцизм. Автор заточает своих бесов в статью или книжку – а компания буйных коллег радостно выпускает их на волю.
Привычно считать, что сделать карьеру для интеллектуала – значит найти свою нишу и заключить контракт на ее монопольное освоение. По-моему, всё обстоит ровным счетом наоборот: последовательный опыт критичного мышления не создает ниши, но разрушает их границы. Тем самым делая неизбежным преодоление того, что мы по недоразумению считаем профессионализмом.
Не надо иллюзий: наши тексты в рецензируемых ресурсах не способны взорвать культурный ландшафт. В лучшем случае нас услышат два десятка таких же ботаников – из которых половина напишет радостные комментарии, вторая – злобные отзывы. Но каждый вычитает в нашем тексте не автора, а себя.
Академическая наука умирает в бакалаврских диссертациях и магистерских трактатах. И то, что каждое новое поколение школяров снова откапывает те же останки, не делает их более живыми.
Белорусское радио духа – это голос молчания. Мы живем как японские стихи: создавая послания между строк. Убегая сразу от всех – от колониальной культурности и аутентичной беларускасьці. Мы не тут и не там. Мы в Вильнюсе. Транзитом из Вилейки в Шамбалу.
джингл
Реальный враг – не усатый начальник из телевизора. Не грузные дяди в минкульте. И не «Славянский базар». Противник внутри нас – и это не наш личный профан, а закрытость нашего сознания. Нас убивает то, что должно бы, по идее, спасать. Амбиции отточенного интеллекта, несовместимые с пропиской в реальном мире.
Мы сами себя доводим до стадии культурной шизофрении, убеждая в неизбывной конфликтности окружающей смысловой среды. Наша образованность воюет с нашей способностью эмоционально реагировать на яркие сигналы. В результате проигрывают обе стороны.
Интеллект получает враждебную низовую среду и автоматически попадает в положение партизана духа на планете обезьян. А наш внутренний профан лишается простых радостей культурного фанатства и охоты за идолами, поскольку интеллектуальной элите не к лицу гонять шары и плясать в бикини.
Жизнь интеллектуала - шпионский роман с неясным концом, поскольку он слишком умен, чтобы принимать очевидное, но слишком азартен, чтобы убедительно сыграть мессию. В этом плане жизнь в библиотеке приобретает особый смысл.
Это приключение оборотня, прикинувшегося высоколобым умником, чтобы дорваться до расписанной знаками бумаги – и разорвать ее в клочья. Высший класс интеллекта – увидеть ограниченность собственных возможностей. И вырваться из книжного гетто в попсовый гвалт мегаполисов.
джингл
Ничего личного: автор нужен, чтобы умереть. Смысл книжек в умении их прочитать - и забыть. Профан счастлив. Интеллектуал вечно сердит и озабочен. Это не значит, что есть смысл оставаться неучем. Это значит, что знания не лечат.
Что же лечит – спросите вы? И я отвечу: культурное мичуринство – приложение техник критического мышления к нашему повседневному опыту. Иначе говоря, беглец из профанной среды имеет смысл как реальный делатель культуры только тогда, когда он способен вернуться на нижний этаж.
Миссия выполнима: возвратиться в мусор, чтобы собрать из него гипертекст нашей общей судьбы. На самом-то деле мы – агенты в ожидании сдачи. Мы втайне хотим быть перевербованными реальностью, которой пока не существует. Потому что ее не видно в наши бинокли.
джингл
Жизнь – не игры интеллекта, а коллекция великолепных неправильностей. Лучший в мире текст, состоящий из одних отступлений. А это значит, что интеллектуальный взлет – вовсе не триумф воли, а лишь прелюдия к возвращению в мусор.
Интеллектуал ущербен там, где кончается его словарь. Именно поэтому лучший умник – тот, который не позабыл про зверя в себе. Вкус жизни – это трясти хэйром на концерте Боба Дилана. Бросить мобилкой в любимую – а потом вместе собирать разлетевшуюся машинку. Разбить в кровь губу - и зализать рану. Прочитать глубокомысленную рецензию на Сокурова – и пойти на Тарантино.
Отменить шумовую среду невозможно – но можно сделать себя джедаем хлама. Мастером авторской сборки культуры из вторсырья. Ремиксинг и рисайклинг – вот формула личного присутствия в некомфортной среде. Что для этого нужно? Две простых вещи: 1) способность независимо мыслить и 2) сентиментальная привязанность к патологиям родного болота. Точнее – понимание того, что на самом деле болота не существует.
джингл
Травматичный опыт белорусского интеллигента придуман… самим белорусским интеллигентом. Он реагирует на сигналы окружающей среды подобно нервной первокурснице. И каждую нестыковку с ними воспринимает как духовное изнасилование. Мы прячемся в книги от жизни. А потом удивляемся, что нас не замечают.
Европеец говорит, даже когда молчит. Белорус молчит, даже когда кричит во весь голос.
Валентин Акудович, говоря об обманках наших претензий на интеллектуальный евроремонт призывал «разбурыць Парыж» в головах. Позволю себе продолжить его мысль: не менее важно «зруйнаваць Менск». Тот, что сшит из наших иллюзий, претензий и амбиций.
Что спасет депрессивных белорусских интеллектуалов? Не добрая воля европейских соседей. Не Хабермас с Фуко. Не Бхабха с Бурдье. И даже не немецкое порно. Лечит, как ни странно, осознание банальности собственной ситуации. Поскольку везде власть цинична, толпа банальна, пропаганда агрессивна, а за кабельное ТВ надо платить. Это норма. Аномальны поиски быстрых решений и готовность подправить страну под очередной концепт.
Хватит спасать отечество против его воли. Лучше купить карандаши – и сделать свое радио цветным.
Главные тексты пишутся сегодня на рок-сцене и стенах метро, главные герои живут в поп-романах и на Facebook.
Я абсолютно уверен: один поп-хит на белорусском стоит тонны ученых монографий. Я точно знаю, что автор первого героического комикса из отечественной истории станет культурной иконой. А тот, кто сработает внятный белорусский триллер, наверняка сорвет банк.
Хватит строить баррикады – сделайте литвинский Playboy и кривицкий Hustler. Придумайте сьвядомага супергероя. Или национальный миф. И еще: не забудьте сжечь библиотеку. Предварительно вырвав из книг все цветные картинки.
Вы слухалі радыё «Дыскурс» на вольных хвалях літоўскага этэру. А зараз для усіх стомленых інтэлектам – музычны падарунак: две хвіліны цішыні.
Звук метронома, плавно переходящий в «Радзіма, мая дарагая!»
У студыі для вас працаваў Максім Жбанкоў.
сoda
2011