Теперь роман «Паранойя» доступен для всего мира, что это для вас значит?
Вот правда: сложно ответить. Этот вопрос к какому-то другому человеку — вот такое сейчас у меня ощущение. Только что моя знакомая, Наташа Гранд, оставила сообщение у себя в Фэйсбуке: «город Санта Круз, Калифорния. Родина серфинга, солнце, океан, запах марихуаны. И твоя книга Paranoia, Victor Martinovich, уже already sold out в местном книжном». И у меня это, правда, не укладывается в голове. Если вот так попытаться четко сформулировать, то моя голова оказалась меньше вероятности продаж моей книги в США. Конечно, как любой писатель, я мечтал о том, чтобы текст был переведен на один из языков, который я понимаю. Но, вместе с тем, нет ощущения триумфа: Штаты далеко и как будто в другой вселенной. В этом смысле это похоже на то, как если бы твою книгу издали на Альфе Центавра и ты узнал, что ее активно покупают жители какой-нибудь Альфа Центавра Прайм и при этом, допустим, прутся. Вот сильно будешь от этого рад?
Что сможет заинтересовать американского и европейского читателя в романе? Займет ли «Паранойя» и фамилия Мартинович достойное место в ряду таких авторов как Оруэлл, Брэдбери, Чапек, Хаксли, Голдинг?
Да фиг его знает! Это ведь возвращает нас к разговору об Альфе Центавра! О том, как этот текст может быть воспринят инопланетянами. Мне хотелось написать книгу про те вещи, которые я люблю: машины, ночь, Минск, Chemical Brothers. Чтобы эта микстура заходила, пришлось добавить немного триллера. Поскольку я, как всякий белорус, хорошо знаю, что такое страх и паранойя, в качестве сцены для триллера, были избраны именно те декорации, которыми прославилась «Паранойя». Что касается всех этих писателей, которых вы упомянули, понимаете, мне кажется, сейчас не нужно второго Оруэлла. И «Острова» Хаксли тоже не нужно. Сейчас нужно что-то иное, условно говоря, такая антиутопия, в которой свой мир может увидеть, узнать и испугаться житель любой либеральной демократии. Потому, что, при всей кажущейся автономии описанного в «Паранойе» опыта, он совершенно интернационален.
Читая роман, складывается ощущение, что характер главного героя схож с характером автора...
Нет, что вы, я совершенно не похож на Невинского! Во-первых, он нюня. Во-вторых, он ботан. В-третьих, он слабак, что вытекает из первого и второго. Я своей школой считаю минский район Автозавод, который меня, скажем так, духовно укрепил и воспитал. Все вот эти «сопли» Невинского писались со стойким ощущением отвращения. Так что не надо нас отождествлять.
Возможно, я одинок в своем мнении, но все же: символизирует ли главная героиня Беларусь, разрывающуюся между своим 'чекистско-колхозным' прошлым и европейским будущим?
Действительно, «Паранойя» — это взгляд в условное будущее (а не в конкретное настоящее)! Но при этом главная героиня олицетворяет один из распространенных в белорусском настоящем девичьих типажей: красавицу, находящуюся на содержании у полного урода и при этом не до конца определившуюся, любит она его или ненавидит. При этом она — не типаж «киссокласников», но рефлексивный и глубокий человек, способный на сложные переживания. Что, собственно, и является питательной средой, в которой вызревает новый, трагический для нее, роман.
Печальный конец «Паранойи» — отражение ваших пессимистических взглядов на будущее нашей страны?
Мои пессимистические взгляды на будущее нашей страны недостаточно пессимистично выражены в «Паранойе». Собственно, на подходе новый роман, который уже вошел в длинный список русского «Нацбеста». В нем мои пессимистические взгляды на будущее и настоящее нашей страны будут выражены в максимально оптимистической и веселой манере. Релиз ожидаем весной сразу на двух платформах и в двух языках.
А вообще, каково это — быть писателем в Беларуси? Особенно на фоне плодящегося и прогрессирующего невежества, замечательно описанного вами в статье о «каменном ХХI-ом веке».
Вообще — прикольно. Быть писателем в ситуации нарастающего отвращения к чтению — то же самое, что быть, например, резчиком талисманов в обществе, где все перестали быть суеверными. Или изготовителем запонок. Или трубочистом. Мне приходится делать усилие, чтобы не продолжать этот список. Вы понимаете, писатель в XXI-ом веке — это человек, мысли которого публика узнает из ток-шоу на ТВ, а не из книг. Писание книг становится атавистическим занятием, пропуском в клуб тех, кого приглашают на ТВ, излагать «писательские» мысли. Вместе с тем, не устаю повторять, чтение — занятие замедляющее время. Оно прекрасно! Книга есть неопосредованное визуальностью (язык которой меняется быстрей, чем мода на различные воротники сорочек) общение с мудрым человеком. Фильмы, которым 30 лет, выглядят уже вымученно. Попробуйте посмотреть Тарковского сейчас и вы увидите его анахронизм. А почитайте, например, Апулея. Или, например, Светония. Вам будет казаться, что перед вами — современник, думающий и говорящий как вы. Может, чуть более вычурно. Может, где-то выспренновато. Но Овидий заставит вас смеяться. В отличие от Чаплина, который может сейчас, в ХХI-ом веке, вызвать лишь симпатию, в лучшем случае. Книга — вне времени. Книга — это чудо.
Что бы вы посоветовали начинающим писателям?
Я желаю начинающим писателям как можно скорей понять, что такого понятия, как «начинающий писатель» не существует. Как говорил Курт Воннегут, человек, написавший один рассказ, — уже писатель. Плохой, хороший — неважно. В этом, кстати, проблема и прелесть этого искусства. В том, что наш мир не защищен от новичков. Мы не ограждены забором из техники, бабла или академии. У нас вообще нет защитных стен. Чтобы станцевать «Лебединое озеро» — нужно 10 лет учиться. Чтобы снять фильм — нужны деньги. Чтобы написать книгу — нужен карандаш и бумага. И все. И эта книга может быть гениальной. Даже если будет написана с ошибками (как показывает опыт «Истории тракторов на Украине», иногда она бывает гениальной как раз потому, что написана с ошибками). Отсюда — совет: скорей поймите, что вы не начинающие писатели и становитесь хорошими писателями!