Тема наркополитики в обществе остается спорной и острой. До 40% заключенных Беларуси, по данным правозащитников, сейчас сидят за наркотики. Если сведения правозащитников верны, то число таких осужденных – 13 760 человек (по данным МВД на 1 января 2018 года в местах лишения свободы содержалось 34,4 тыс. человек). Участники движения «Матери 328» 27 апреля с 11 часов утра объявили бессрочную голодовку. Их возмущает безынициативность властей в вопросе сроков за наркотики, так как дальше разговоров ничего не доходит. Главные требования – это встреча с президентом и пересмотр сроков по статье 328 УК РБ, начиная с 2013 года. Также участники голодовки просят проявить гуманность – ввести амнистию на эту статью. Их уже позвали 2 мая в Администрацию президента, это будет уже шестой день голодовки.
Тюремные сроки за хранение и сбыт наркотиков были увеличены с 1 января 2015 года, после этого большое количество молодых людей попали под волну задержаний даже с количеством наркотических веществ меньше грамма. Участницы говорят, что к каждому осужденному нет индивидуального подхода, да и с 2015 года в Беларуси уголовная ответственность за хранение и сбыт наркотиков наступает с 14 лет. В стране известны случаи, когда 15-16-летним подросткам дают десятилетние сроки. Мы публикуем историю осужденного Максима Журавлева со слов его матери Ирины. А участница движения «матери 328» Анна Бартош рассказывает, как тянется бюрократический процесс по этим статьям и почему встречи с депутатами не решают проблему.
«Из-за слова «дал» сыну приписали распространение наркотиков»
Ирина Журавлева, ее сына осудили на восемь лет колонии усиленного режима по части ст. 328 УК РБ.
«Моему сыну Максиму 24 года, он единственный сын. С гордо поднятой головой могу сказать, что воспитала достойного человека. Но в нашей жизни произошел ад 22 февраля 2017 года. У него есть двоюродный брат Алексей, с которым они общались и хорошо дружили, ездили друг к другу в гости. В один день Алексей пришел к нам в гости поздно, где-то в одиннадцать часов, и сказал, что проведет Лешу на остановку. Обычно сын отзванивается, что задержится. Но в этот день не позвонил. В пять часов утра мне поступил звонок из милиции. Сын сказал, что его задержали за наркотики вместе с Алексеем, но уверил, что все будет хорошо, так как Алексея уже отпустили. Попросил подождать Алексея – тот должен был все объяснить. Я долго ждала парня. Около четырех часов была вся на нервах, не выдержала и пошла к своей двоюродной сестре, чтобы ждать его там. Появился Леша только к часам к 12 и сказал: «Ой, тетя Ира, не волнуйтесь. Мы что-то нашли, попробовали, нас поймали. Меня отпустили и сказали, что Макса через три дня выпустят». На следующий день я поехала в Заводское РУВД. Там мне сказали, что сын задержан по первой части статьи 328, а так как он совершеннолетний, больше никакой информации не предоставят. Я сидела, плакала, умоляла сказать хоть что-то, но меня никто не слушал. Вышла женщина-следователь и сказала: «Чего вы плачете? У него первая часть». Сама я тогда вообще не понимала, о чем речь. Мой сын никогда не попадался в милицию. Это был первый раз, и я просто не понимала, почему мне не плакать.
Позже со мной связалась адвокат, которую предоставили Максиму. Она сказала, что хотела бы поговорить с адвокатом Алексея, который был задержан вместе с Максимом. Я ей сказала, что у Алексея адвоката нет, и его отпустили, что Алексей является свидетелем. Адвокат вздохнула и сказала, что это плохо, потому что Алексея задерживали тоже по первой части. В первых показаниях Алексей сказал, что Максим дал ему запрещенное вещество. Из-за этого слова «дал» сыну будет приписана третья часть.
Предположительно Максим знал, где может быть закладка. Накануне там видел человека, который рылся. Вечером вместе с братом решили проверить, что там лежит. Нашли и решили употребить. У Максима проверили телефон, ноутбук, все средства связи, по которым он мог себе что-то заказать. Нигде ничего нет: ни переписок, ни связи. Телефон двоюродного брата оперативники не смогли разблокировать – не смогли его проверить, на этот факт никто не обратил внимания.
Получается, со слов двоюродного брата «он мне передал пакетик», Максим получил, как реальный наркобарон.
Задерживали ребят в темном месте. На суде мы узнали, что оперативной разработки не было, а якобы кто-то неравнодушный позвонил в милицию. Наркоконтроль оказался на месте очень быстро – задержание сразу и провели.
Письма долго не приходили, сын просил прощения, был уверен, что получит первую часть. Алексей с нами больше не общался, даже не поднимал трубку. Адвокат настояла на очной ставке. На очной ставке Алексей признался, что они с Максимом вместе нашли, вместе употребили. Первоначальные показания свои опровергнул, объяснил это страхом. Алексей вышел из дела как свидетель, с незапятнанной репутацией. У него все хорошо. Сын пишет, что готов понести наказание за то, что попробовал. Но восьми лет он не заслужил, распространять он не собирался, только употребить.
Когда мы пришли на приговор, и нам сказали «восемь лет», был шок. Такое чувство, что это злая шутка – не может такого быть! Даже осознание не сразу пришло, после приговора думала: «Нет, как восемь лет, за что восемь лет?» Когда подавали апелляционную жалобу, все осталось без изменений. Сказали: «Он виновен, он наркораспространитель». Хотя ни доказательств, ни фактов – ничего нет. Боль в моем сердце невозможно описать. Она не заканчивается. Я думала, что мне станет легче, но легче не становится, только хуже. Всю жизнь была уверена, что такие большие сроки дают за дело, раньше я верила в справедливость правосудия».
«Депутаты жалеют, но ничего не меняется»
Анна Бартош, участница движения «Матери 328». Максим, о котором рассказывала Ирина, – молодой человек Анны.
«Мы хотим добиться справедливости. Справедливости в судах, справедливости в проведении расследования, задержаниях. Нарушений очень много, ошибок очень много, а эти ошибки рушат человеческие жизни. Очень жалко, когда из-за невнимательности, из-за плохого настроения судьи, условно говоря, получается больший срок. От этого ломается очень много судеб.
Президент тоже обратил на это внимание, когда в конце февраля было заседание Совета безопасности – он заинтересовался этим вопросом: почему же сидят мелкие сошки, а крупных дел – только одно из семнадцати (когда накрыли действительно большую крупную сеть)? Мы ходим по разным депутатам, представителям власти, я почти всех минских депутатов обошла, была в Администрации президента на приемах, в Совет министров ходила. Как ни странно, эту проблему все понимают. Я прихожу, рассказываю, со мной все соглашаются, меня поддерживают, говорят: «Действительно, есть большие перегибы в этой теме, есть проблемы, которые надо решать». Но дальше этих разговоров ничего не заходит. Говорят, жалеют – такое впечатление, что я пришла на прием к психологу, а не к депутату. С тобой поговорили, тебя пожалели, сказали «надо решать», но на себя ответственность никто брать не хочет.
Дают официальные ответы, что все работает хорошо, много наркобаронов сидит, все виновны, есть дифференциация при назначении наказания – стандартные шаблоны, стандартные отписки. На словах все плохо, а на бумажках все хорошо – такая двойная игра. Когда начиналось движение, тех матерей, которые его основали, никто даже слушать не хотел. Они приходили к кому-то на прием, и как только там слышали «328 статья», сразу же двери перед нами закрывали, говорили: «Нет, нет, нет, до свидания». И вот за три года удалось добиться того, что все-таки нас услышали, но все равно ничего не двигается с мертвой точки.
Основная проблема 328 статьи в том, что с первой частью ребят задерживают. Первая часть — это приобретение и хранение, употребление не наказывается. Но в процессе следствия резко возникает третья часть, а третья – уже распространение. Третью часть могут дать за то, что у тебя было больше какого-то количества, хотя точного количества нигде не установлено. Пишут умысел на сбыт – и это уже третья часть. Если два человека собрались употребить и при этом ты механически передал пакетик другому, это распространение.
Каждая третья и четвертая часть — это премии, лишние звездочки на погонах оперативников.
Никто не разбирается. Есть шаблон: в суд приходит дело, написано «третья часть», судья не вникает в дело и дает от 8 до 15 лет. Многие говорят, что учитываются характеристики, положительные стороны какие-то осужденных, – это неправда. Адвокатов в судах никто не слушает, многие адвокаты просто боятся, потому что они потеряют лицензию.
В обществе такое понимание «наркоман – человек уже опустившийся, который со шприцами сидит и по венам пускает, который все вынес из дома, продал-распродал, и это вообще уже не человек». На самом деле, сидят молодые люди, многие из них один-два раза попробовали, но по убеждению суда они наркобороны. Хочется людям объяснить, показать, что слушать только БТ нельзя. Там показывают, как у нас работает МВД, как все хорошо и замечательно. Но проблем очень много, начиная с момента задержания. Как людей избивают, как заставляют говорить – это страшно. Когда я спустя год увидела своего молодого человека, у него был выбит зуб, когда я спросила: «Что случилось?», – он ответил: «Я подрался». На свидании выяснилось, что его так допрашивали. Хочется как-то все решить, обратить на это внимание, но без указа кого-то свыше этого не будет.
Мы пишем письма, обращаем внимание государственных органов на эту проблему. Стоило обратить внимание на движение, когда оно только создавалось, а не отмахиваться от наших представителей, как от назойливых мух. Женщины просто гигантский труд проделали, объясняя, предлагая работать вместе в связке «государство и общество». Обратной реакции никакой не было и за эти три года, наворотили очень много. Есть такие случаи, что мурашки по коже: девочке 14 лет недавно дали срок 14 лет. Сколько она прожила, столько же и отсидеть должна!
Пишем и в Министерство внутренних дел, и в Наркоконтроль, и депутатам, и в Администрацию президента. Но письма приходят шаблонные, всем одно и то же: работа ведется, идет разработка, в установленном законом порядке будет внесено. Работа может вестись еще не один год, а люди сидят, и ничего хорошего из этого не будет. У меня молодой человек говорит: «Я о наркотиках никогда столько не знал, сколько узнал в колонии». Это не перевоспитание. Такое ощущение, что им говорят: «Мы сейчас вам всё о наркотиках расскажем, а вы потом к ним вернетесь». Был такой случай, судья вынес приговор парню на 10 лет. Вышел после заседания и говорит: «Поймите, я не могу иначе, меня бы не поняли». У нас все говорят, что суды независимые, они никому не подвластны. Но на практике это абсолютно не так».