Вчера вечером сотни автомобилистов выехали на проспект Независимости протестовать против новой пошлины на авто, несмотря на предупреждения ГАИ о штрафах и эвакуации автомобилей за акцию «Стоп-налог». «Пришло в голову, что плана максимум нет. Площадь не станет намертво. Молодцы, что бибикают, — это и есть цель», — Саша Романова рассказывает, как это было.

За 15 минут до начала на перекрестке у Главпочтамта держали пост трое. Журналисты НТВ (по крайней мере, так они представились) и гаишник через дорогу. Так как у журналиста телеканала лицо было суровым и заветренным, как с войны, я спросила, что обычно происходит на забастовках автомобилистов и есть ли шансы, что площадь Независимости действительно встанет: «Должна быть одна первая машина? Мы ждем авто белорусского отчаяния?». Он согласился: «Один на аварийке станет, потом остальные. Вы ж «Хартию» читали? Хотя, если здесь не получится, на кольцевой, говорят, будут пробовать». Правая полоса проспекта потихоньку заполнялась автомобилями. Светофор работал, все проезжали дальше по проспекту, гудели.

«Ну, молодцы, что хоть что-то сделали! Хоть побибикали», — не выдержала тетушка на остановке возле метро.

На часах была уже четверть седьмого. Тетушка отвела в сторону горящие глаза — изучать расписание автобусов. Тут все так делали: глянуть, выгорит ли с забастовкой, и спрятать интерес подальше. Роботов среди людей тоже хватало. Эти стояли с миной «ничего-не-знаю-и-знать-не-хочу». Я высматривала одну машину, с которой все начнется. Думала, марку запомню: пежо, мицубиши, порш? «Как вы думаете, станет площадь или нет?» — задала я вопрос живому на вид мужчине, который с надеждой смотрел вдаль на красные габаритные огни. Мужчина криво улыбнулся и сбежал в подземный переход к ТЦ «Столица». Мы все были теми, кто зассал этим вечером сесть за руль. Еще больше осталось дома сидеть в «Фейсбуке». Мне первый раз пришло в голову, что плана максимум нет. Площадь не станет намертво. Молодцы, что бибикают, — это и есть цель.

Машины ехали с открытыми настежь окнами — чтобы слышать гудки.

И в принципе все знали, что за гудки на проспекте сегодня вечером будет штраф. Фото гаишника с блокнотом, который выглядывает из-за столба, записывая номера тех, кто сигналит, — бьет под дых. Вот странно: если он уверен в том, что непорядок — зло, и он в жизни все делает правильно, то почему прячется? Что из джипа выйдут и наваляют? Я не знаю, как работать, чуя всеми местами организма вот эту общую ненависть. Какие слова говорить людям, распахивая двери чужих машин. Гаишники были на взводе, казалось, вот еще светофор, и проиграют. Вдоль остановки полз чистильщик улиц, огромная железная дура со щетками, которые мели бордюр. Железка шла вдоль по «Незалежке», «зачышчая гразь». Не менее странно выглядели три машины «Скорой помощи» — как одна, которая ездила по кругу. Когда «Скорая» притормозила в пробке, за рулем стало видно санитаров в бордовых халатах с горящими папиросками. Они с живостью смотрели в окна. Очевидно, больного в салоне не было.

На машины смотрела девочка в розовой шапке. Лет семи, за руку с бабушкой, которая, конечно, «Хартию» не читала, потому что вечером в пятницу на остановке ребенку делать нечего. Девочка затыкала варежками уши: машины сигналили громко.

«Я подписывала петицию в интернете против этого налога, три раза пыталась, меня выбрасывало. Видимо, еще и сайты блокировали», — рассказывала мне незнакомая девушка. Город жил, город разговаривал. Проклятое место бурлило. И я не могла понять, что лучше для девочки в розовой шапке: видеть, как город живет, или смотреть серый сон про чистые улицы? Что хуже: понимать, как по-хорошему взбудоражены взрослые, или видеть, что просто никого ничего не парит?