KYKY: Насколько я знаю, интернет-знакомства стали доступны беларусам уже в середине 90-х. Какие были альтернативы: кто и где собирался в кружки по интересам?

Максим Жбанков: Действительно, в 90-х уже существовала бесплатная онлайн-почта, можно было переписываться со всем миром – это возможность казалась чем-то невероятным. Конечно, и без этого в Минске были клубы по интересам, часто образовывались околоресторанные тусовки. Например, кафе «Сузор’е», которое и сейчас существует в районе улицы Сурганова, считалось колыбелью беларуского рок-н-ролла. Там я впервые услышал группу «Бонда» с молодым Варашкев ичем. Существовали и спонтанные политические клубы: люди встречались на ступеньках КЗ «Минск» и чуть ли не вслух зачитывали последние номера «Московских новостей». Помню, одна жды принесли англоязычную версию издания – на русском языке газеты закончились. Раздался отчаянный крик: «Переведите кто-нибудь!».

В начале и середине 90-х была очень странная политическая жизнь. Вышел среди дня за хлебом – а по проспекту Ленина (сейчас – Независимости) идет марш людей с БЧБ-флагами. Тогда казалось, что это очень внешняя по отношению ко мне история. В Минске в то время митинги устраивали часто, самые разные люди. Трамвайные пути могла перекрыть забастовка рабочих маргаринового завода. Сейчас трудно представить, как на крышах трамваем сидели пролетарии и махали прохожим: присоединяйтесь!  

Возникали стихийные формы самоорганизации, а власть была растеряна, не знала, что с ними делать. Масса вещей оказалась возможна: идешь себе мимо парка Горького, а там на открытой сцене играет NRM, и никакого ОМОНа рядом. На рынках в киосках продавались кассеты с выступлениями президента на уровне записей Жванецкого. Форматы коммуникаций возникали так же неожиданно и спонтанно, как и все остальное. Мы с единомышленниками делали свой киноклуб, где при поддержке посольств разных стран показывали аншлаговое европейское кино. Потом узнали, что девочки c соседнего филфака приводили на эти показы своих мальчиков: тестировали на предмет перспективы отношений. Проверку проходили не все (улыбается).

Серьезные люди собирались в восемь утра за стойкой в «Центральном» или в магазине «Хлеб», который находится на площади Победы, чтобы выпить единственный в городе хороший кофе. Нормальных кофеен, как и музыкальных клубов, в то время не существовало. Первые модные вечеринки проходили в самых странных местах типа рабочих столовых или фойе Дома литераторов на Фрунзе,5.

Еще одно популярное место – ступени Главпочтамта. Там собирались патлатые разноцветные хиппи. Правда, пик их активности случился немного раньше, еще в 70-х годах.  Помню, как смотрел на них и думал: что за крутые ребята! Вещей хороших почти негде взять, а они все как один классные ходят. Потом вычитал в абсолютно дефицитном журнале «Англия», что британские хиппи «варят» майки, после чего на них получаются замечательные психоделические разводы. Мы с друзьями взяли совет на вооружение – в итоге из ЦУМа и ГУМа исчезли белые тишотки. Красили на кухнях серые советские джинсы в цивильный черный цвет. Масса вещей была самодельной – как и коммуникация, спонтанная и наивная.

KYKY: Если хотелось позвонить кому-то в два часа ночи, бежали к таксофону? Когда вообще в жилых домах начали массово появляться телефоны?

М.Ж.: Не скажу точно. Я существовал в достаточно обеспеченных кругах, поэтому стационарные телефоны в моем окружении были у всех. Но аппарат на всю квартиру был всего один, и стоял он, конечно же, в коридоре. Разговаривать с близким человеком, пока мама с папой мимо бегают, не очень удобно. Поэтому покупался телефонный шнур метра на четыре, подключался к аппарату и давал возможность спокойно секретничать, сбежав на балкон или в ванную. Проблемы с домашним телефоном возникали при смене квартиры. Если в новых апартаментах его не было, людям приходилось год, а то и два стоять в очереди и ждать, пока выдадут аппарат. 

Для межгорода существовала отдельная линия. По городскому телефону ты не мог звонить в другую страну. Для подобных разговоров существовали почтовые отделения – там сидел оператор, который слушал все эти разговоры. Такая вот форма контроля. Помню, когда мне звонила девушка из Кишинева, пришло уведомление, что меня на такое-то время вызывают на почту для разговора. Я не знал, сколько людей слушают нашу беседу, при этом в нее периодически включалась телефонистка, чтобы сообщить: «Ваше время заканчивается». Что было всегда некстати.

Конечно, я пользовался городскими автоматами, которые постоянно пожирали монеты и прерывали разговор плохой связью. Таксофоны стояли далеко не везде – в центре еще ладно, а вот на окраине Минска их нужно было сильно поискать. К тому же многие были сломаны: шпана постоянно обрывала таксофонные трубки. А днем у таксофона собиралась очередь. Допустим, надо тебе с кем-то объясниться, ты весь на эмоциях, а за дверью стоят четыре человека и смотрят на тебя расстрельными глазами. А потом еще и в дверцу стучать начинают.

KYKY: Когда вы в последний раз пользовались таксофоном?

М.Ж.: До того, как у меня появился первый мобильный телефон – значит, в году 2000-м. Оказалось, что связь может быть всегда с тобой – как такое вообще возможно? Однажды я шел пешком от Главпочтамта до парка Горького – на протяжении этих пятнадцати минут длилась серьезная драматическая беседа с девушкой. В итоге у меня просто разрядился телефон, но факт этого разговора был чем-то невероятным и непривычным. Ты не просто мог позвонить тогда, когда хотел, но и сам стал досягаемым. Раньше же как, вышел из дома – и все, пропал, а с появлением мобильников тебя могли сразу же отыскать.

KYKY: Боюсь представить, как радовались видеосвязи. Наверное, это было чем-то из фильма «Пятый элемент?»

М.Ж.: «Пятый элемент» – упрощенная комиксовая версия образа будущего, который возник гораздо раньше. Например, в немецком фильме 20-х годов «Метрополисе» или в «Бегущем по лезвию» Ридли Скотта. Картинки из этих лент были настолько выразительными, что их воспринимали как самодостаточный декоративный ряд. И не думали о достоверности. Тогда казалось, что есть две реальности: наша повседневность и мир поп-культуры, рок-н-ролла, переводной литературы – как постоянное психологическое убежище, в котором можно спрятаться. Но ненадолго – пока идет фильм или звучит диск.

Самый яркий опыт реальной работы с видеосвязью случился со мной довольно поздно, на стажировке в Америке в году 2009-м. Когда ты находишься в Сиэтле, на родине Джими Хендрикса, а на экране ноутбука видишь жену, которая говорит, что в Минске идут дожди, понимаешь, что реальность стала прозрачной, а расстояния – условными. Раньше ты писал письмо в ГДР и четко понимал, что на границе конверт вскроют, изучат и подумают, передавать его или нет. То, что и в Минск из-за границы приходили надорванные письма, никого не удивляло. А тут оказалось, что можно и без писем, что не надо ждать ответ из Штатов четыре недели.

KYKY: Сейчас в Twitter можно тегнуть Обаму и надеяться, что он напишет тебе в ответ. Технологии сократили не только расстояния, но и сделали людей разного статуса намного доступнее друг для друга?

М.Ж.: В советском еще Ленинграде жил отчаянный битломан Коля Васин. Однажды Коля написал письмо Джону Леннону (само собой, это было раньше девяностых – Прим. KYKY), и музыкант ему ответил – прислал пластинку с автографом по почте. Это совершенно легендарный и нетипичный случай для того времени, но он не один такой. Например, мои приятели периодически оставляли музыкальные заявки на «Голосе Америки», и иногда там ставили песни для Димы из Минска. Правда, потом Диму вызывали в комитет комсомола, потому что Дима слушает не то, что надо, – но это не так важно. Такие вещи были возможны и в то время, просто не так комфортно, как теперь. Возможно, люди действительно стали ближе, но стали ли они от этого лучше друг друга слышать – большой вопрос. Техническое сближение не убивает отчуждение, просто переводит его на другой уровень.

KYKY: Утро интеллигентных людей раньше действительно начиналось с газеты?

М.Ж.: Мое утро начиналось с газеты один раз в жизни. Это было в 98-м году, когда мы собрались на совещании у тогдашнего лидера союза предпринимателей господина Корягина. Но в свое время Петр Марцев гордо говорил, что с БДГ начинается утро президента, и это не было преувеличением.

В советские времена (да и в ранние постсоветские) газеты действительно очень сильно влияли на общество. Статья в центральной московской газете «Правда» могла привести к снятию с должности директора завода или даже возбуждению уголовного дела. Скандальные публикации-доносы в прессе, в которых откровенно травили поэта, поспособствовали началу суда над Бродским за тунеядство. Андеграунд работал на контрасте. Тот же Высоцкий был важен людям не как удивительный поэт – он был значим как культурная альтернатива, как саундтрек другой, незашоренной реальности.  Газета «Свабода» разлеталась на улицах со скоростью света.

Постепенно градус влияния, печатного официоза и информационной альтернативы снижался. По разным причинам: госидеология деградировала, а альтернативу прессовали. На моих глазах в начале 2000-х «БДГ» просто затравили финансовыми исками. Наш редактор Петр Марцев рассказывал, как в офис приходил проверяющий, подводил его к окну и небрежно говорил: «А мне вон тот мерс приглянулся». Петр скромно отвечал: «Увы, это не моя машина». После чего проверяющий шел прессовать бухгалтерию. А если бы этой травли не было, та же «БДГ» могла бы стать нынче достойным конкурентом и TUT.by, и Onliner.

KYKY: Социальные сети заменили людям кулуарные разговоры?

М.Ж.: Частные беседы, допустим, на ступенях почтамта – разговоры «своих», а в Facebook слишком много лишних людей. Кто-то сказал про Анну Ахматову, что она научила женщин говорить, на что поэтесса ответила блестящей эпиграммой: «Я научила женщин говорить, но как мне замолчать теперь заставить?». FB дал право голоса всем, но многим сказать нечего, а очень хочется. Мне кажется, внятно сформулировать мысль в этой соцсети – почти то же самое, что попытаться культурно объясниться в час пик на Комаровке или перегруженном отельном лифте, где говорят все и сразу.

Это общая проблема сетевой культуры: когда диалог становится оперативным, теряется умение отвечать за свой базар. Сетевые коммуникации приводят к резкой девальвации слова. Не та буква в посте – да какая разница? Все можно поправить. Мне трудно представить сетевого контактера, который думает, как ему построить очередную фразу правильно. Да, есть Андрусь Горват и Стась Карпов. Но все остальное очень поверхностно и одномерно. Прежде ты писал письмо - и в меру своих сил занимался литературным трудом. Понимал, что нужно сформулировать идею, раскрыть смысл. Ты мог быть лиричным. Мог чудачить, имитируя стиль товарища Сухова, героя фильма «Белое солнце в пустыне»а – я так делал. Современные сетевые комментарии банальны и предсказуемы. Общие стандарты качества текста обнулились, их место заняла интенсивность вещания. Ты бросаешь реплики в чатах – значит ты есть.

KYKY: То есть раньше даже тракторист мог излагать свои мысли как сэр Уильям?

М.Ж.: Конечно, нет. Говорить о том, что прежняя культура была лучше, а люди – тоньше, неправильно. Все всегда зависело от того, на какой этаж культуры человек попадал и что с ним этот этаж мог сделать. Сейчас есть право выбора своего локального информационного поля – ты сам себе хозяин. Но очень часто люди не знают, что им делать с этой свободой. 

В 90-е существовал мощный информационный голод: свежее видео, новую пластинку Лу Рида или Стинга ловили всеми правдами и неправдами. Переводные романы и вовсе ждали годами. Эти вещи приучали людей к активному культурному и интеллектуальному поиску, были личным вызовом для многих. Сейчас все кардинально наоборот: мы существуем в среде глобального информационного комфорта, который делает нашу реальность однотипной. Постом больше, постом меньше, 2-3 лайка, четыре дизлайка, хейт спич – все нормально. Жизнь превращается в шумовой вал. Человек уже слабо понимает, что же в этом многообразии ему на самом деле нужно. Как следствие, исчезает стимул расти: мы обкладываемся гаджетами и думаем, что этого хватает для полноценной жизни. Но это не так. Представьте себе: вот сейчас возьмут и сдохнут все ваши ноутбуки. И что тогда?

KYKY: Почему вы – человек, который явно любит высказывать мнение на самый разный счет, не зарегистрированы в социальных сетях?

М.Ж.: Я не хочу случайных информационных связей, разовых инъекций лайков и дизлайков. Всю жизнь я боролся за управление своей информационной средой, за редактуру информационного поля – вычищал из него негатив и яд. Насколько я знаю, FB этого не обеспечит, но погрузит в мир совершенно не нужных мне суждений и персонажей. Каждый спикер приносит в сеть багаж своих комплексов, проблем, конфликтных суждений и не считает нужным фильтровать их. Вываливает на тебя все, как есть. Проблема в том, что у FB нет редактора.

Тогда зачем мне это? Неслучайные люди и так скажут мне все, что захотят, пользуясь олдскульными способами связи. К тому же площадок, где я могу высказывать свое мнение, хватает. У меня есть преподавательская работа, колумнистика. Как минимум несколько порталов готовы разместить мои тексты, если я захочу их опубличить. Сетевые высказывания – спринт, а я люблю поговорить, коротким форматам предпочитаю лонгриды.

Как-то на «Радио Свобода» обсуждали мартовский клип «Ленинграда». И участница нашего разговора Анна Бонд совершенно замечательно сказала: «Меня приглашали на съемки, но я отказалась: у меня уже не тот уровень, чтобы участвовать в массовке». Мне не интересно тусоваться в социальных сетях, потому что большинство реплик, которые я могу там увидеть, ничего не будут значить. Скажу, как самовлюбленный сукин сын: мне интересно с самим собой, мне не нужно забивать эфир чужим шлаком.

KYKY: Вам не интересно, что скажут в Facebook о ваших публикациях?

М.Ж.: Если скажу, что мне все равно – я, конечно же, совру. Друзья иногда показывают мне скриншоты с обсуждениями моих материалов – это занятно, но я не хочу уходить в их изучение с головой. Работа автора – одинокое занятие, массовка ему ни к чему. Коллективное обсуждение не поможет, скорее – навредит.

KYKY: Вы писали на темы, родившиеся в социальных сетях?

М.Ж.: Писал, и не раз. Периодически занимаюсь изучением контента социальных сетей в поисках материала для колонки. К примеру, у меня был текст про феномен блогера Влада Бумаги. Facebook – один из дополнительных информационных каналов, но никак не главный. Авторские колонки американских кинокритиков весят гораздо больше, чем все то, что я могу прочитать в зоне by.

KYKY: А вам, как культурологу, интересно понять, почему люди заводят и разрывают отношения в сети?  

М.Ж.: Быстрые отношения существовали всегда, ровно как поспешные суждения и сердечные драмы. Неуравновешенность существует столько же, сколько существует человек. С этой точки зрения в человеческой природе ничего не изменилось. Мне интересно жить именно сейчас, потому что я слабо понимаю, что вообще происходит. Я вижу, что меняется время, понимаю, что мне нужно начинать иначе думать и писать, что не могу существовать в этом новом мире по привычным моделям. А как известно, дискомфорт может тебя сломать или заставить расти. Мне интереснее расти. Но я четко понимаю, что в определенный момент этот мир решит, что я ему больше не нужен. И это будет абсолютно естественно.

KYKY: Когда слышишь, что у человека нет социальных сетей, зато есть кнопочный телефон в 2018 году, думаешь, что он узнает погоду по телефону. Какие у вас отношения с техникой?

М.Ж.: Сдержанные, не назову их пламенной любовью. Но погоду я узнаю все же в сети – просто забиваю в поисковик «Погода. Минск». Да, я не могу зайти в интернет со своего кнопочного телефона, но он мне очень нравится. Всю необходимую информацию я могу узнать и при помощи друзей, у которых более продвинутая модель телефона (смеется). Каждое вторжение очередного нового гаджета в мою жизнь – культурный вызов, хотя я уже очень давно понял, что человек стареет не тогда, когда у него отваливаются руки, а когда он понимает, что уже не угонится за новым поколением техники.

Я никогда не был зарегистрирован ни в одной социальной сети. Но в последнее время задумываюсь об инстаграме: когда мы продаем на ярмарках варенье, уж очень часто молодые люди удивляются, почему у нас все еще нет аккаунта.

KYKY: Культура, как и человеческие предпочтения, приходят волнами: у любого бума есть свой прилив и отлив. Что человечество ждет дальше?

М.Ж.: Один из возможных способов говорить о нынешней реальности – вспомнить идею Николая Бердяева о новом средневековье, которую позже развил Умберто Эко. Реанимация мифологического сознания, рост суеверий и культов, хайп вокруг гаджетов, подмена логики метафорическим мышлением и общий кризис разума. Прежняя иерархия смыслов исчезает вместе с девальвацией материальных носителей. Культура превращается в набор линков и файлов. Я теряюсь, когда меня спрашивают, что будет дальше – я же, как говорит один мой приятель, ламповый человек. Это вот вы, когда доживете, придете, постучите по камушку и расскажете мне, что же произошло. Прелесть нынешней реальности именно в том, что она совершенно непредсказуема.