С Антарктидой я познакомился три года назад. Работал на производстве по сборке снегоболотоходов в Минске. Начальник, полярник-путешественник, Владимир Драбо собирался в экспедицию на вездеходах. Как-то разговорились, и он в шутку спросил: «Хочешь в Антарктиду?» Конечно, хочу! В общем, он познакомил с действующим начальником экспедиции. Я прошел отбор и сначала попал в шорт-лист участников поездки, а потом вошел в команду полярников.

В свою первую экспедицию поехал в качестве техника: обслуживал машины, заправлял дизельгенераторы, занимался подготовкой взлетно-посадочной полосы, помогал научному персоналу. Это доставка ученых на маршруты и объекты изучения, поддержка их работы с технической стороны… Еще в первые дни мы с коллегой собираем станцию, разгружаем ее с пароходов. Моя первая поездка на полюс стала знаковым событием для всей беларуской антарктической экспедиции. Нам нужно было установить платформу и на нее поставить первые жилые модули. Не установи мы вовремя платформу, вертолет с модулями не поставил бы их в одно место, а разбросал бы их по скальнику. Тогда вся экспедиция разбилась бы.

В течение двух суток под жестким снегопадом и в ветер 30-35 м/с мы собирали платформы. Это были первые суровые испытания в первой  же экспедиции, но мы их прошли. В команду тогда вошли почти все новички – начальнику мы понравились. Мне тогда предложили войти в основной состав и дальше участвовать в антарктических экспедициях.

Но вернувшись из первой экспедиции, я зарекся: больше туда ни ногой. Да и вообще, зачем мне это надо? Там у нас всё шло не по плану, я был шокирован! Мы должны были вернуться 15 апреля, а вернулись только 1 июня. И все из-за того, что судно «Академик Трешников» не вышло вовремя. Нам пришлось на станции почти два месяца ждать другое судно – «Академика Федорова». График сбился. Пришлось возвращаться на пароходе до Питера, а не лететь из Кейптауна на самолете, как планировалось. 49 суток мы находились в каюте этого судна! А это не круизный лайнер, где легко найти развлечение. Для меня это было шоком. Я повторять такой опыт вообще не хотел.

Но в конце июля Антарктида начала мне сниться каждую ночь в течение месяца. Я даже думал: может, не ложиться спать? Пошли разговоры с супругой о том, что хочу поехать снова. А еще и работа не находилась дома. Слово за слово, и в августе я дал ответ начальнику: «Я еду».

«Полярнику нужна борода»

В Антарктиде очень сильный контраст белого и синего с теми оттенками, которые мы видим в обычной жизни. Мы привыкли видеть эти цвета несколько размытыми. А там они очень яркие и насыщенные. Небо синее-синее, океан синий-синий, а снег чисто белый. Других цветов там нет. Вот такое первое впечатление.

Потом мы познакомились с коварной и суровой погодой. Она за час могла измениться от прекрасного штиля и солнышка до ветра с порывами 30-35 м/с и дикого снегопада, когда снег идет параллельно земле. Эта непредсказуемость Антарктиды поражала. Впрочем, она до сих пор продолжает удивлять. В мою вторую (в общем это была девятая) экспедицию было очень тепло. Мы застали температуру в +5. Текли реки, таял снег – удивительно, правда? В принципе мы ездим только в «летний» период, потому что станция не готова к зимнему сезону. Декабрь-январь – у нас зима, а там лето!

В Антарктиде за счет ослабления озонового слоя сильное солнечное излучение. Необработанные кремом участки тела от загара просто сгорали. Ходить без солнцезащитных очков там категорически запрещено, потому что можно получить ожог роговицы и даже ослепнуть. Казалось бы: пасмурная погода, но отражение лучей от снега очень высокое. Но я не любитель пользоваться кремами, поэтому у меня регулярно то нос обгорал (даже слезала кожа), то мочки ушей сгорали. Признаться, до Антарктиды я никогда не растил бороду – меня это раздражало. Но в первой экспедиции столкнулся с необходимостью носить бороду. Полярнику она нужна не только, чтобы согревать. При хорошей погоде это прекрасная защита от солнечных лучей и ожогов. Теперь я даже дома её не сбриваю.

К слову об очках – один случай рассказали коллеги. С ними приехал парень в пляжных солнечных очках. Он решил повыпендриваться, походить, кругом и пофотографироваться. Но проблема в том, что у пляжных очков нет боковой защиты от солнца. Как раз из-за отражения света от снега этот парень получил ожог роговицы. Он лежал в темной комнате с повязкой, которая вообще не пропускает свет. Все думали, что он лишится зрения. Но обошлось. Экспедиция не была сорвана. Через неделю он вышел и начал заниматься научными исследованиями – правда, уже в нормальных полярных очках.

Если в экспедиции вдруг понадобится экстренная помощь… Надо сказать, даже летом забрать человека с Антарктиды и увезти на большую землю – проблема. Казалось бы, сегодня светит солнышко, но завтра налетит дикий ветер – и погода будет нелетная. А от ближайшего аэродрома, куда прилетает самолет с большой земли, мы находимся на удалении в полторы тысячи километров. Своей авиации нет, а значит нет возможности передать человека на землю сегодня-завтра. Чтобы прилетел самолет, летная погода должна совпасть в трех точках: в нашем лагере, на станции «Прогресс» и «Новолазаревской», куда сначала и заберут пострадавшего. Там уже начнут думать, как его эвакуировать большим транспортным самолетом в Кейптаун.

Вообще на станции есть врач. Но в Антарктиде медицина приближена к военно-полевой. В прошлом или позапрошлом году на российской станции человек сломал ногу в трех местах – нужна была срочная эвакуация. Но из-за непогоды мужчина ждал экстренный рейс с переломом две недели! Как-то я за 10 дней до эвакуации команды сломал локоть.

Наш врач сказал: «Лёш, почернеет рука – ампутация». Рука у меня посинела, онемела, но не почернела. Так что мы все там стараемся не косячить, не ломаться и не болеть.

Кстати о болезнях: в Антарктиде нет вирусов – там стерильный воздух.  Зато по возвращении в Беларусь я всегда заболевал. Туда приезжаешь – организм очищается от всей заразы. Домой возвращаешься – начинаешь хватать инфекции. После первых двух экспедиций стабильно болел. В этом году вроде удалось избежать акклиматизации в Беларуси.

«Три мужика идут друг за другом и держатся за ручки»

Каждый день у нас – это борьба за жизнь. Не завелась электростанция? Не будет электричества. Не будет его – не будет тепла в зданиях. А комнаты еще и выстуживаются от ветров. Плюс есть большая проблема с питьевой водой – её там просто нет. Есть только дистиллированная, которая образуется от таяния снега. Ее нужно добывать через насосные станции в определенных местах, возить в лагерь. Это всё время и затраты ресурсов.

Часто спрашивают про выживание в низких температурах. У нас хорошая климатическая одежда – конечно, на каждый вид работы она своя. Например, если нужно делать что-то экстренное, то надеваешь что-то более легкое. И за счет физической работы не удается замерзнуть. К тому же влажность там гораздо меньше, чем на большой земле, так что мороз переносится легче. Самая большая проблема – это ветер. Если он дует с большой скоростью, отрицательная температура складывается с этой скоростью, и общая цифра получается довольно большая. Происходит выстуживание человека изнутри. Так что приходится утепляться.

Я не мерзляк, поэтому даже антарктической осенью (ветер + мороз = -50-60°C) надевал нательное белье и наш основной костюм. Мне было достаточно. Но были такие участники экспедиции, кто в это время надевал на себя всё, что можно. Это ужасно некомфортно и работать неудобно – они ходили по станции и кряхтели. Но что делать: есть такие люди, которые боятся холода.

Самый сильный мороз зафиксировали под конец нашей работы поздней осенью: было -42 °C. Не такая страшная цифра. Зимой они в разы больше: если взять станцию «Восток», то там значения доходят и до -80°C.  Но вот ветер в этом году достиг рекорда – 61,2 м/с. В среднем же его скорость 50-55 м/с. При таких значениях нахождение человека на улице вообще запрещено. Такое положение называется «Шторм-2». 30 м/с – это штормовое предупреждение, 35-40 м/с – «Шторм-1», то есть запрещен выход без экстренной необходимости. Под конец летнего сезона такие ветра – это частое явление для нашей станции, мы ведь находимся в прибрежной зоне. Из нашего окна видно море, а идти до него метров 500. На территории горы Вечерней сталкиваются две массы ветра: одна – с океана, другая – с купола материка Антарктиды. Поэтому частенько пересиживаем в зданиях.

В этом году объявили положение «Шторм-2». Но из-за критической ситуации начальник дал команду заправить дизель. И мы пошли втроем, обвязавшись веревками, при скорости ветра 50-55 м/с. При этом была сильная метель, и видимость не более пяти метров. Шли мы по памяти. Представьте: три мужика идут друг за другом и держатся за ручки. А тот, что по центру, периодически взлетает в воздух, потому что он самый легкий. Дикое ощущение.

«Шахтёр в Солигорске получает больше»

В Антарктиде скучаешь по дому, дома – по Антарктиде. Для меня самое сложное на материке – это чувство расставания с родными. Но, возвращаясь на большую землю, я начинаю скучать по Антарктиде, думать о ней. Поэтому начинаются разговоры про Антарктиду. И спрашивается, зачем туда ехать? Денег не так много платят, риск для жизни высокий. Но что-то там есть такое, что зовет полярника каждый год. И, общаясь со всеми моими товарищами, я понимаю, что не один такой. Человек, хоть раз побывав в Антарктиде, цепляется за нее и думает, как бы туда вернуться.

К слову, общение с родными – это самая большая проблема для всех полярников. У нас нет интернета, есть только спутниковая связь. А это дает по 50 минут связи на полгода каждому участнику экспедиции. Их можно потратить за один день, а можно раскинуть по пять минут еженедельно. Как раз чтобы сказать: жив-здоров, пишите письма. Правда, в прошлый раз у нас был служебный интернет. С него можно было отправлять экстренные сообщения и очень редко просматривать почту. В этом году на семейном собрании мы приняли решение, что четвертый раз подряд я не поеду. Останусь дома, побуду с семьей. Хоть раз Новый год встречу с семьей, а не Антарктидой.

Утро на станции начинается в семь часов – с побудки по каналу радиосвязи. Начальник дает метеосводку, желает доброго утра. У нас ненормированный рабочий день. Он может быть 7, 12 или 24 часа. В среднем  – 12 часов. Полярник все время находится на своем рабочем месте. На техниках все время висит обеспечение жизни станции, на ученых – измерения, которые важно сделать сейчас. Даже если это 12 часов ночи, а ты устал и хочешь отдохнуть. Если прописано, то ты должен сделать. Такова наука.

Если говорить о зарплате, шахтер в Солигорске получает больше. Если посчитать в среднем, моя зарплата составляет в месяц в районе тысячи долларов. У нас максимальная оплата, чтобы потом в межсезонье мы могли нормально жить.

Питаемся мы, кстати, на станции хорошо. В рационе есть мясо, рыба, фрукты, овощи, правда они в ограниченном количестве. Под конец экспедиции они на вес золота. Что касается рыбной ловли, то в Антарктиде это дело запрещено. Но мы проводим «отбор проб биологических особей путем крючковой снасти». То есть мы ходим на рыбалку и ловим рыбу, но это делается скорее для научных целей, чем просто чтобы поесть. Времени на рыбалку нет.

В свободное время там я готовлюсь к следующему дню: стираю одежду, готовлю технику или инструменты для ремонта. Бывает, смотрю фильм или пораньше ложусь спать. На станции есть гитара – иногда мы собираемся, играем на ней и поем песни или просто устраиваем посиделки. Если хорошая погода, можно пройтись вокруг станции, посмотреть красивые пейзажи. По воскресеньям у нас баня, это очень круто. Яркий день в нашей жизни.

«Полярник может не приобрести друга, но он точно не приобретет врага»

В какой-то мере Антарктида и те условия, в которых там живем, можно приравнять к армии. У нас строгий сухой закон, приближенная к военным действиям жизнь и работа на станции. Но здесь другая политика и отношения между собой. На станции никогда не будет дедовщины. Все пребывающие там связаны не только дружбой, ведь в  любой момент жизнь может оказаться в руках другого человека. У нас довольно теплые отношения. Вернувшись домой, полярник может не приобрести друга, но он точно не приобретет врага. Конфликты, конечно, бывают. Невозможно жить полгода без ссор в закрытом помещении. Но они проходят в открытую и сразу устраняются. Если кто-то психует, отвлекаем его и развлекаем. Кто-то депрессует? В поднятии настроения участвуют все.

В Антарктиде есть несколько опасностей. Во-первых, погода, которая меняется быстро. Один раз я готовил взлетно-посадочную полосу. Она находится на расстоянии восьми километров от станции. Я уже заканчивал, как замечаю: видимость ухудшается. Линия горизонта не видна, небо и земля сливаются, практически ничего не видно.

Просто белая пелена, причем и снег не метет, и ветер не дует. Увеличилась пасмурность. Понимаю, что видимость  – ноль.

Не вижу даже участка полосы, который только что катал. Оборачиваюсь на 180 градусов. И куда ехать? Слез со снегохода, походил немного. Все-таки нашел ближайшую вешку – это специальные палки со знаками на расстоянии 50 метров друг от друга, по которым можно двигаться. По ним и вышел на станцию.

Вторая опасность – это трещины. Их присыпает снегом, под действием мороза образуется наст. Если человек наступит на него, тот не выдержит – можно провалиться. Во второй экспедиции ближе к завершению поездки я чуть не провалился в такую трещину. В расщелины провалиться очень легко – они бывают до 4-5 метров в ширину, в длину могут уходить в десятки метров. А в глубину – и до 100 метров! Провалиться в такую – это гибель. Не один человек в Антарктиде так погиб.

За три года я заметил, как изменились льды. В мой первый год напротив нашей станции стоял большой айсберг. По словам начальника, он стоял много лет. В девятой экспедиции он сдвинулся, хотя сидел на мели и никак не мог двигаться. В десятой поездке мы его не увидели вообще – он ушел в дрейф. В этой же экспедиции произошел большой откол ледника, который выходит за территорию суши и висит над морем. Большой кусок размером с целое Сухарево откололся и ушел в океан. Мы видели это своими глазами – был треск, шум. Шум такой, словно сходит лавина, но более звонкий.

Пингвины и полярное сияние, которое в разы ярче северного

Сталкивался я и с местным населением – поморниками, пингвинами, тюленями. Поморников россияне называют «собаками». Они такие же наглые, не боятся человека и постоянно около него. Они похожи на чаек, но больше размером, серого цвета. Их запрещено кормить, потому что они привыкают к человеку, а потом без него погибают, даже семействами. Мы их не кормили, но они все равно прилетали и кружили вокруг нас. А у одного товарища поморник даже снял шапку-ушанку. Он, видимо, в ней нуждался сильнее. Снял и улетел, но товарищ снежком в него запустил и шапку отстоял.

Еще тут живут пингвины Адели. Их самая большая колония в 3-5 километрах от нас. В середине лета приходят к нам на станцию линять, так как у нас скалистая местность. Они становятся между скал и во время ветров линяют, кричат, шумят. Приходят прямо к нам под двери, с ними мы дружим.

Еще пересекались с тюленями – когда ходили на отбор биологических проб. Они вылезают из трещин и отдыхают на льду. Кажется, что они большие, неповоротливые. Но так думаешь, только пока он не побежит за тобой. Один товарищ спугнул тюленя, и тот за ним побежал. И такое бывает.

В Антарктиде я видел полярное сияние. Оно значительно ярче, чем северное, которое я видел в Архангельске. В прошлом году мы уходили, а оно только начиналось. А вот в первой и второй экспедициях застал очень яркое сияние  – оно прямо озаряло все небо. Даже не знаю, как его описать. Мы как дети плясали там, были в восторге.

Я знаю, что в моей жизни будет и четвертый, и пятый раз. Уже понял, что зарекаться бесполезно. Говорить, что поставил жирную точку, не буду. Сейчас  поставил запятую. Я не эстет, но когда утром злой, сонный выходишь на улицу, смотришь вокруг и видишь айсберги, снега, море, бегущего пингвина – думаешь: «Черт возьми! Ты в Антарктиде!» 14 тысяч километров до дома, тут даже космос ближе. И тут понимаешь, что ты один на миллион, кто смог сюда попасть – да не просто туристом, а делая большое дело. Сразу настроение поднимается. Так что да, Антарктида покоряет своей красотой.